80 лет победе - Прокуратура Приморского края
- 19 марта 2025, 11:33
Леонард Федорович Коваленко пробивался к победе через Манчжурские сопки.
«Когда война началась, 22 июня 1941 года, мне было 16 лет, я учился в 9 классе 27-й средней школы г. Владивостока на мысе Чуркин.
О том, что она будет, что фашисты нападут на нашу страну, знали все и к ней готовились.
В школах работали специальные кружки, где мы обучались, тренировались и сдавали нормы по физической и военной подготовке на значки БГТО (будь готов к труду и обороне). Были нормы для получения значка «Ворошиловский стрелок» и др. При военкоматах мы проходили обязательную допризывную подготовку: умели стрелять, рыть окопы, колоть штыком, ходить в строю. Одним словом, имели уже все необходимые солдатские навыки.
Утром 22 июня 1941 года, переезжая через бухту «Золотой Рог» на Чуркин, я услышал, что началась война.
В этот день по радио все услышали выступление председателя С.Н.К. СССР (С.М. СССР) В.М. Молотова, который осудил агрессию Германии. В конце выступления он сказал: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»
Советских людей война не испугала. Около военкоматов были толпы людей, желающих ехать на фронт добровольцами. Я ходил в школу мимо военкомата и видел это.
К тому времени я получил уведомление из Ульяновского танкового училища и летом 1942 года уехал в училище. В пути, особенно в Уфе, я почувствовал дыхание войны. Вокзалы и привокзальные площади были полны семей эвакуированных из захваченных врагом областей. На фронт и обратно шли эшелоны военной техники, везли раненых.
Я забирался на платформы, на которых стояли подбитые немецкие танки, самоходки, пушки. Приятно было прикасаться к пробоинам на броне, ведь это наши сделали пробоины. До Сталинградской битвы никто не знал, даже Сталин, одолеем ли мы врага (об этом написал маршал Жуков в своих «Воспоминаниях»), и такие поезда утешали не только меня.
Период войны в 1942 году был критическим. В Москве было введено осадное положение. Специально созданные заградительные отряды жестко пресекали случаи панического бегства из Москвы ответственных лиц. Во Владивостоке можно было встретить надписи: «Паникеров под суд!».
На Д.К.А.Ф. (дом Красной армии и флота) висела карта во всю стену с обозначением линии фронта. По мере приближения этой линии к Москве карта была снята.
В городе оборудовались бомбоубежища, а тех, кто жил в домах частного сектора, обязывали рыть убежища около домов, их называли «щелями». Такое убежище метров пять в длину я вырыл около своего дома по разметке военных лиц.
Призыв «Все для фронта, все для победы над врагом!» действовал на всех патриотически.
Мужчин, ушедших на фронт, заменяли их жены, а женщин – дети. Все старшеклассники нашей школы работали на предприятиях в свободное от уроков время и летом.
Я с товарищами работал на лакобаночной фабрике, которая находилась около школы, сейчас там радиозавод.
Моя жена Ольга Максимовна работала от училища на военном заводе в г. Комсомольске-на-Амуре. В свои 14 лет, чтобы доставать до токарного станка, подставляла ящик под ноги, точила болты, гайки.
Я сдал документы в училище и стал ждать. Но там уже все изменилось. Около училища на лужайке отдыхали с фронта ребята, некоторые с ранениями: танкисты, трактористы, шоферы. За шестимесячный срок их готовили как командиров тяжелых танков, а мне за такой срок не исполнилось бы и 18 лет. Они удивлялись, откуда я приехал, и ругали меня, говорили: «Мотай домой». Потом кто-то, не помню, предложил мне сдавать вступительные экзамены за тех фронтовых ребят, которые не имели достаточных знаний. Я брал их документы и сдавал за них, и никто из комиссии меня не выгонял с экзаменов, хотя на мне была гражданская одежда.
По возрасту меня в училище не приняли, но до Владивостока мне выдали воинский билет и продовольственный аттестат, видимо, за мои «заслуги» на экзаменах. Одним словом, добровольца из меня не получилось.
Осенью 1942 года я пошел в школу, в 10-й класс, а в декабре был призван в армию, хотя мне тогда не было 18 лет.
Так началась моя солдатская служба, вначале под Благовещенском, потом на границе в Амурской области, Хабаровском крае, в Маньчжурии, на Курильских островах во время войны с Японией и на Камчатке.
Везде японцы вели себя по-хамски, переезжали реку Уссури и рубили у нас лес, рыбачили. А у нас строгий приказ: не поддаваться на их провокации.
В 1942–1944 годах солдатская жизнь была тяжелой, особенно в снайперском училище под Благовещенском. Кормили по третьей норме – это голодная норма. На стрельбах у костров грелись и прожигали ботинки, их на год не хватало, других не давали. Лето и осень босиком маршировали человек 5–10 в роте. Зимой бани были холодные, по углам лед, чистое белье на морозе не успевало просыхать, стояло колом, одевали, досыхало на теле.
Лишь перед войной с Японией в 1945 г. стали кормить по девятой норме, это сытая норма.
Когда 9 августа 1945 г. объявили Японии войну, мы уже с боем высаживались на берег китайской реки Сунгари, приток Амура, возле города Тунизян.
Наша часть стала с боями продвигаться вдоль р. Сунгари в сторону Харбина, захватив города Фуцзинь, Цзямусы и др.
Японцы – вояки хорошие, но вооружены были плохо. У нас у всех автоматы, у них винтовки, а автоматов я не видел.
Наши П.Т.Р. (противотанковое ружье) пробивали лобовую броню их танков. В воздухе самолеты были только наши.
Японцы придавали большое значение смертникам. Однажды на подступах к одному населенному пункту нашу роту с вышки стал обстреливать пулемет. Мы несли потери, пока эту вышку не своротил наш танк. Там находился смертник, прикованный цепью. Приходилось мне видеть их смертников, уничтожавших наши танки. Взрывное устройство у них крепилось на спине, когда он бросался под танк, оно взрывалось.
Но против наших «катюш», танков и другой техники Квантунская армия устоять не могла, она спешно отступала, не успевая даже подбирать убитых. Стояла страшная жара, но взять воду было негде, везде лежали трупы японских солдат.
Дороги, по которым мне пришлось шагать по Маньчжурии, грунтовые. Война их разбила, и в низменных местах мы пушки, машины вытаскивали из грязи на своих плечах. В китайских селах на улицах стояли рядами деревянные посудины с чистой питьевой водой. Но брать воду у них нам запрещалось, были случаи отравления. Китайцы восторженно нас встречали, кричали нам: «Рус шанго» (Русские хорошо).
Я не дошагал до Харбина, нашу часть повернули обратно и из порта Ванино перебросили на Курильские острова.
Под покровом ночи мы высадились на самый близкий к мысу Камчатки остров, где был японский гарнизон. Но он после короткого боя сдался, т.к. с моря нас поддерживал огнем из орудий наш корабль.
Я храню фотографию генерала Гречко, командовавшего захватом Курильских островов, за что ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Мы все были награждены медалями «За победу над Японией».
Так закончилась и для меня долгая, подчас холодная, подчас голодная, жестокая, но победная Великая Отечественная война.
Зимовать нас перебросили на Камчатку, где недалеко от г. Петропавловска-Камчатского мы начали строить казармы, живя в землянках. Крыть казармы было нечем, большие пустые банки из-под американской тушенки мы разрезали, соединяли в листы и ими крыли часть казарм, а часть – финской стружкой. Мне «везло», т.к. всегда определяли на лесозаготовки. Пилили лес для казарм, строгали из ольхи эту стружку около пос. Паратунька. Сейчас там курорт, горячие источники, а в то время был деревянный сруб примерно 10х10 м, наполненный очень теплой водой от горячих ключей. Зимой мы отогревались там. А зимы на Камчатке очень снежные. Бураны длились несколько дней, казармы заметало снегом. В столовую и в штаб ходили по натянутым канатам.
В солдатских буднях на Камчатке прошла моя служба до июня 1950 года. Нас не демобилизовывали, т.к. американцы вынашивали план отобрать у нас Курилы. Демобилизовался в звании старшего сержанта по должности ст. разведчик.
Получилось, что я отдал Родине самое лучшее время своей жизни, семь с половиной лет.
В Хабаровске окончил юридическую школу и, учась во ВЮЗИ, стал работать во Владивостоке следователем, помощником прокурора Ворошиловского (Первомайского) района. С 1956 года – прокурором, вначале Владивостокско-сельского (Надеждинского) района, а потом – Анучинского, Яковлевского, Красноармейского районов.
В 1974 году стал работать в Уссурийске зампрокурора города, а последние 10 лет – Уссурийским транспортным прокурором, до ухода на пенсию в 1989 году.
В общей сложности в органах прокуратуры я проработал 37 лет. Работу свою я очень любил, особенно следствие. В сельских районах часто приходилось работать и за следователя.
За период работы только от Генерального прокурора я получил 6 благодарностей, премий, в том числе и за личное расследование уголовных дел о тяжких преступлениях.
С благодарностью я вспоминаю своих руководителей, настоящих профессионалов, людей чутких и отзывчивых, – прокуроров края Ф.Д. Каноненко, Н.А. Баженова, М.И. Гужавина, В.К. Комарова, И.Ф. Бурика.
Вся моя жизнь прошла в армии и в Приморской прокуратуре. И сейчас, в конце своей жизни, оглядываясь назад, я доволен, что она так сложилась. Мои руки и совесть всегда были чисты. Я всегда был верен присяге, закону».
Прокуратура
Приморского края
Прокуратура Приморского края
19 марта 2025, 11:33
Леонард Федорович Коваленко
Леонард Федорович Коваленко пробивался к победе через Манчжурские сопки.
«Когда война началась, 22 июня 1941 года, мне было 16 лет, я учился в 9 классе 27-й средней школы г. Владивостока на мысе Чуркин.
О том, что она будет, что фашисты нападут на нашу страну, знали все и к ней готовились.
В школах работали специальные кружки, где мы обучались, тренировались и сдавали нормы по физической и военной подготовке на значки БГТО (будь готов к труду и обороне). Были нормы для получения значка «Ворошиловский стрелок» и др. При военкоматах мы проходили обязательную допризывную подготовку: умели стрелять, рыть окопы, колоть штыком, ходить в строю. Одним словом, имели уже все необходимые солдатские навыки.
Утром 22 июня 1941 года, переезжая через бухту «Золотой Рог» на Чуркин, я услышал, что началась война.
В этот день по радио все услышали выступление председателя С.Н.К. СССР (С.М. СССР) В.М. Молотова, который осудил агрессию Германии. В конце выступления он сказал: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»
Советских людей война не испугала. Около военкоматов были толпы людей, желающих ехать на фронт добровольцами. Я ходил в школу мимо военкомата и видел это.
К тому времени я получил уведомление из Ульяновского танкового училища и летом 1942 года уехал в училище. В пути, особенно в Уфе, я почувствовал дыхание войны. Вокзалы и привокзальные площади были полны семей эвакуированных из захваченных врагом областей. На фронт и обратно шли эшелоны военной техники, везли раненых.
Я забирался на платформы, на которых стояли подбитые немецкие танки, самоходки, пушки. Приятно было прикасаться к пробоинам на броне, ведь это наши сделали пробоины. До Сталинградской битвы никто не знал, даже Сталин, одолеем ли мы врага (об этом написал маршал Жуков в своих «Воспоминаниях»), и такие поезда утешали не только меня.
Период войны в 1942 году был критическим. В Москве было введено осадное положение. Специально созданные заградительные отряды жестко пресекали случаи панического бегства из Москвы ответственных лиц. Во Владивостоке можно было встретить надписи: «Паникеров под суд!».
На Д.К.А.Ф. (дом Красной армии и флота) висела карта во всю стену с обозначением линии фронта. По мере приближения этой линии к Москве карта была снята.
В городе оборудовались бомбоубежища, а тех, кто жил в домах частного сектора, обязывали рыть убежища около домов, их называли «щелями». Такое убежище метров пять в длину я вырыл около своего дома по разметке военных лиц.
Призыв «Все для фронта, все для победы над врагом!» действовал на всех патриотически.
Мужчин, ушедших на фронт, заменяли их жены, а женщин – дети. Все старшеклассники нашей школы работали на предприятиях в свободное от уроков время и летом.
Я с товарищами работал на лакобаночной фабрике, которая находилась около школы, сейчас там радиозавод.
Моя жена Ольга Максимовна работала от училища на военном заводе в г. Комсомольске-на-Амуре. В свои 14 лет, чтобы доставать до токарного станка, подставляла ящик под ноги, точила болты, гайки.
Я сдал документы в училище и стал ждать. Но там уже все изменилось. Около училища на лужайке отдыхали с фронта ребята, некоторые с ранениями: танкисты, трактористы, шоферы. За шестимесячный срок их готовили как командиров тяжелых танков, а мне за такой срок не исполнилось бы и 18 лет. Они удивлялись, откуда я приехал, и ругали меня, говорили: «Мотай домой». Потом кто-то, не помню, предложил мне сдавать вступительные экзамены за тех фронтовых ребят, которые не имели достаточных знаний. Я брал их документы и сдавал за них, и никто из комиссии меня не выгонял с экзаменов, хотя на мне была гражданская одежда.
По возрасту меня в училище не приняли, но до Владивостока мне выдали воинский билет и продовольственный аттестат, видимо, за мои «заслуги» на экзаменах. Одним словом, добровольца из меня не получилось.
Осенью 1942 года я пошел в школу, в 10-й класс, а в декабре был призван в армию, хотя мне тогда не было 18 лет.
Так началась моя солдатская служба, вначале под Благовещенском, потом на границе в Амурской области, Хабаровском крае, в Маньчжурии, на Курильских островах во время войны с Японией и на Камчатке.
Везде японцы вели себя по-хамски, переезжали реку Уссури и рубили у нас лес, рыбачили. А у нас строгий приказ: не поддаваться на их провокации.
В 1942–1944 годах солдатская жизнь была тяжелой, особенно в снайперском училище под Благовещенском. Кормили по третьей норме – это голодная норма. На стрельбах у костров грелись и прожигали ботинки, их на год не хватало, других не давали. Лето и осень босиком маршировали человек 5–10 в роте. Зимой бани были холодные, по углам лед, чистое белье на морозе не успевало просыхать, стояло колом, одевали, досыхало на теле.
Лишь перед войной с Японией в 1945 г. стали кормить по девятой норме, это сытая норма.
Когда 9 августа 1945 г. объявили Японии войну, мы уже с боем высаживались на берег китайской реки Сунгари, приток Амура, возле города Тунизян.
Наша часть стала с боями продвигаться вдоль р. Сунгари в сторону Харбина, захватив города Фуцзинь, Цзямусы и др.
Японцы – вояки хорошие, но вооружены были плохо. У нас у всех автоматы, у них винтовки, а автоматов я не видел.
Наши П.Т.Р. (противотанковое ружье) пробивали лобовую броню их танков. В воздухе самолеты были только наши.
Японцы придавали большое значение смертникам. Однажды на подступах к одному населенному пункту нашу роту с вышки стал обстреливать пулемет. Мы несли потери, пока эту вышку не своротил наш танк. Там находился смертник, прикованный цепью. Приходилось мне видеть их смертников, уничтожавших наши танки. Взрывное устройство у них крепилось на спине, когда он бросался под танк, оно взрывалось.
Но против наших «катюш», танков и другой техники Квантунская армия устоять не могла, она спешно отступала, не успевая даже подбирать убитых. Стояла страшная жара, но взять воду было негде, везде лежали трупы японских солдат.
Дороги, по которым мне пришлось шагать по Маньчжурии, грунтовые. Война их разбила, и в низменных местах мы пушки, машины вытаскивали из грязи на своих плечах. В китайских селах на улицах стояли рядами деревянные посудины с чистой питьевой водой. Но брать воду у них нам запрещалось, были случаи отравления. Китайцы восторженно нас встречали, кричали нам: «Рус шанго» (Русские хорошо).
Я не дошагал до Харбина, нашу часть повернули обратно и из порта Ванино перебросили на Курильские острова.
Под покровом ночи мы высадились на самый близкий к мысу Камчатки остров, где был японский гарнизон. Но он после короткого боя сдался, т.к. с моря нас поддерживал огнем из орудий наш корабль.
Я храню фотографию генерала Гречко, командовавшего захватом Курильских островов, за что ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Мы все были награждены медалями «За победу над Японией».
Так закончилась и для меня долгая, подчас холодная, подчас голодная, жестокая, но победная Великая Отечественная война.
Зимовать нас перебросили на Камчатку, где недалеко от г. Петропавловска-Камчатского мы начали строить казармы, живя в землянках. Крыть казармы было нечем, большие пустые банки из-под американской тушенки мы разрезали, соединяли в листы и ими крыли часть казарм, а часть – финской стружкой. Мне «везло», т.к. всегда определяли на лесозаготовки. Пилили лес для казарм, строгали из ольхи эту стружку около пос. Паратунька. Сейчас там курорт, горячие источники, а в то время был деревянный сруб примерно 10х10 м, наполненный очень теплой водой от горячих ключей. Зимой мы отогревались там. А зимы на Камчатке очень снежные. Бураны длились несколько дней, казармы заметало снегом. В столовую и в штаб ходили по натянутым канатам.
В солдатских буднях на Камчатке прошла моя служба до июня 1950 года. Нас не демобилизовывали, т.к. американцы вынашивали план отобрать у нас Курилы. Демобилизовался в звании старшего сержанта по должности ст. разведчик.
Получилось, что я отдал Родине самое лучшее время своей жизни, семь с половиной лет.
В Хабаровске окончил юридическую школу и, учась во ВЮЗИ, стал работать во Владивостоке следователем, помощником прокурора Ворошиловского (Первомайского) района. С 1956 года – прокурором, вначале Владивостокско-сельского (Надеждинского) района, а потом – Анучинского, Яковлевского, Красноармейского районов.
В 1974 году стал работать в Уссурийске зампрокурора города, а последние 10 лет – Уссурийским транспортным прокурором, до ухода на пенсию в 1989 году.
В общей сложности в органах прокуратуры я проработал 37 лет. Работу свою я очень любил, особенно следствие. В сельских районах часто приходилось работать и за следователя.
За период работы только от Генерального прокурора я получил 6 благодарностей, премий, в том числе и за личное расследование уголовных дел о тяжких преступлениях.
С благодарностью я вспоминаю своих руководителей, настоящих профессионалов, людей чутких и отзывчивых, – прокуроров края Ф.Д. Каноненко, Н.А. Баженова, М.И. Гужавина, В.К. Комарова, И.Ф. Бурика.
Вся моя жизнь прошла в армии и в Приморской прокуратуре. И сейчас, в конце своей жизни, оглядываясь назад, я доволен, что она так сложилась. Мои руки и совесть всегда были чисты. Я всегда был верен присяге, закону».