80 лет победе - Прокуратура Приморского края

Дмитрий Афанасьевич Турчин рассказывал: «К лету 1942 года обстановка на всех фронтах оказалась тяжелой и сложной. В это время впервые в городе Артеме окончили десятилетнюю школу шесть юношей и 13 девочек. Всех ребят, рвущихся на фронт, военкомат взял на учет и по мере надобности с учетом образования призывал на войну. Я застрял, так как по окончании школы мне исполнилось лишь семнадцать лет. Никакие уговоры комиссара военкомата не имели успеха. В конце концов комиссар привлек меня к технической работе в воен­комате.

Наблюдая, как каждую ночь военкомат отправлял по две-три машины новобранцев, я каждый день обращался к комиссару по поводу отправки в армию. В конце концов, 2 октября 1942 года, после одного неприятного обстоятельства, я вбежал в кабинет комиссара и потребовал отправить меня с идущей машиной, которая в этот раз поче-

му-то была единственная. Комиссар мне ответил: «Я все планирую тебя отправить в училище! Но вижу, по глупости, ты еще сбежишь. Поэтому черт с тобой, бери документы и езжай». Я получил свои документы у дежурного офицера, схватил свой мешок, с которым каждый день ходил на работу в военкомат, и уехал, не зная, куда конкретно. Сейчас я думаю, что военный комиссар знал, куда меня повезут. Ведь все-таки я еще был несовершеннолетним. Так, неожиданно для себя, я попал на службу в Тихоокеанский военный флот.

Надо сказать, что в это время везде формировалась морская пехота. Отдельные формирования военных моряков в то время на передовых фронтах показали себя особенно яростно. Фашисты боялись бескозырок и тельняшек.

ДВ военный флот тоже активно пополнялся морской пехотой, в которую иногда переводились сухопутные части.

Надо отметить, что в связи с активным наступлением врага, несмотря на то, что наши границы буквально подпирали многочисленные японские империалистические войска – союзники фашистов по известному Тройственному договору (Германия, Италия, Япония), командование Вооруженных Сил страны вынужденно было большую часть личного состава флота перебрасывать на западные фронты.

Как легко догадаться, я стал артиллеристом. Нас учили недолго. К концу 1942 года я уже был в орудийном расчете. Орудие стояло на самом крайнем выступе мыса Топизина, выдающегося в открытое море. Уже тогда личного состава для полного расчета не доставало. Вместо семи было четыре с одним старослужащим, командиром орудия. Но это было лишь начало наших бед. Всю зиму до осени 1943 года батарея стояла на месте. Она считалась не стационарной, а подвижной. Но вместо передвижной силы были лошади. Для каждого орудия предназначалось шесть лошадей. Кроме того был взвод управления: три отделения облегченного личного состава на строевых лошадях. Вся эта система, включая повозочное отделение, размещалась в землянках. Личный состав тоже жил в землянках. Зимой, естественно, в них трудно было удержать тепло, а летом их заливало дождем. Почему землянки, трудно точно ответить. То ли они служили для маскировки, то ли защищали от постоянно рвущихся заградительных мин, которые отрывались от связок, приплывали к скалистым берегам и взрывались. Однажды ночью я стоял в карауле у конюшни. Буквально рядом со мною шлепнулась значительная часть мины. Она врезалась в землю так, что утром я не смог вытащить ее.

Вскоре меня перевели во взвод управления. Я стал артиллерийским разведчиком. Вся «амуниция» разведчика помимо винтовки, буссоли и стереотрубы была сконцентрирована в седле. Это: шинель, палатка, противогазы лошади и конина, котелок, запас овса (точно не помню, сколько, по-моему, 5–6 кг) в кабурчатах, а в переметных сумках – запасные подковы, всевозможные тренчики, сумка для кормления лошади, чембур с 3-метровой цепью и много другое, весящее вместе с седлом более 26 кг. Седло лежало на доске над стойкой лошади. По тревоге (а они происходили часто по разным причинам) седло не без легких усилий снималось и перемещалось на спину лошади. Но если она делала шаг в сторону, седло падало на землю и его надо было снова подымать, иногда по несколько раз, так как лошади из-за недоедания были нервными и неспокойными.

И здесь, так или иначе, придется немного сказать о материальных условиях, вызванных военным временем. Ну, о той же лошади. Она получала три килограмма овса и тюк сена, внутри зачастую подгнившего. Для строевой лошади это еще терпимо, но для артиллерийской крайне недостаточно. Поэтому они постепенно худели, становились злобными. Самым сложным был утренний водопой. Ведь лошадь как боевой объект все время должна находиться на привязи. Но будучи несытой она в пути до воды иногда вырывалась, при этом делала стойку, опасную для человека. Оторвавшись, лошадь с жадностью набрасывалась на кусты. Ловить ее было трудно. Товарищи, помогающие ловить лошадей, не приветствовали такой ситуации, ругались. И вообще, не справившийся с лошадью был на худшем счету.

Что касается людей, то дело обстояло не лучше. За исключением 600 г хлеба питание было скудным. Верно, одна чумичка манной или другой подобной каши к обеденному постному рассольнику, наполненному двумя обрезками помидор и одной картошкой, что-то означало в питании. Но все подразделения состояли в основном из молодых людей 18–20 лет. Указанного им явно не хватало. Они тощали, слабели. Держались только силой духа и сознанием необходимости перетерпеть и победить проклятых врагов нашего народа. И никаких роптаний и недовольств. Никаких межличностных отношений. Характерно, что батарея была многонациональная. В ней служили русские, украинцы, белорусы, евреи, казахи, татары, узбеки и еще какие-то товарищи, национальность которых никто не спрашивал. И это из каких-то сорока с лишним человек. Одежда у нас была слишком легкая, особенно худа была обувь. Сапог не было. Носили ботинки с обмотками. Эту форму обуви, по-моему, изобрели японцы. У них все рядовые были в обмотках. Батарейцам как конникам вскоре выдавали кирзовые сапоги. Остальные формирования морской пехоты так и ходили в обмотках. Шинели почему-то были широкие, и когда их снаружи туго затягивали ремнем, получалось что-то вроде платья. Нетрудно представить нашего артиллерийского разведчика с саблей на боку!

И так из года в год. Для меня – три полных года подряд в ожидании боя. Кто помоложе – меньше, а кто постарше – до восьми лет. Дело в том, что старослужащие призывались еще до войны, в 1938–1939 годах, а демобилизация перед войной была задержана. Так они и остались служивыми. Но они были буквально закаленными. К 1944 году их осталось совсем немного: уезжали на действующие фронта.

В 1943 году батарею переформировали. Лошадей забрали. Орудия и расчеты были расставлены по берегам на значительном расстоянии друг от друга. Мое орудие оказалось где-то в районе п-ва Шкота, где располагалась крупнокалиберная батарея. Наши 76-миллиметровые полевые пушки, очевидно, предназначались для защиты этой батареи в случае, если противник подойдет близко. Вообще, полевой артиллерии было много. Главной ее задачей была охрана подступов к крупнокалиберным батареям. Ворошиловская батарея была вся окольцована рядами 76-миллиметровых орудий.

На новом месте в небольшой землянке оказалось всего три человека: командир орудия (старослужащий), я, наводчик, и заряжающий. Орудие находилось так близко к срезу воды, что теперь это уже глубокое море. Справа от орудия в небольшом капонире были фугасные снаряды; слева шрапнель – на случай близкого подступа врага.

Огонь мы могли открыть буквально через минуту. У орудия круглосуточно нес вахту я или заряжающий из позднего призыва. Особенно тяжело было зимой, так как надо было заготовить дрова, постараться отдохнуть, наносить из ключа воды, при снеге обеспечить подходы к охраняемым объектам, заниматься уборкой и пр. За продуктами через каждые три дня за 17 км в тыл ходил командир орудия. Он же готовил пищу. Из одежды прибавились только телогрейки, которые надевались под шинель. Холода в ту пору были сильные. Бывало, возвратишься в землянку и сразу кипящего чаю заливаешь в себя, чтобы быстрее согреться.

Несмотря на тяжелые и длительные условия несения службы угнетающего состояния у людей не наблюдалось, хотя эксцессы были, но не в батарее. Так, отдельные лица не смогли перенести длительные условия такой жизни. Постоянно писали рапорты, чтобы их отправили на действующий фронт. Писали с просьбой дать возможность погибнуть в бою, чем загибаться в таких условиях. Были случаи самоубийств. Особая опасность существовала в самовольном бегстве на западный фронт (у нас был Дальневосточный фронт). К этому противоправному поступку подталкивало то обстоятельство, что на последнем причале против мыса Святой Елены часто формировался ж.-д. состав, отправляющийся на фронт. Был большой соблазн затеряться среди личного состава фронтовиков. Кстати, бойцы, покидая родные края, не исключали смерти в бою, потому вели себя шумно, участливо к желающим патриотам. Чтобы избежать попыток побега на действующий фронт позднее, при появлении формирующегося состава ледокол прокладывал фарватер. Но отчаянные смельчаки каким-то образом преодолевали его. Но, как мне кажется, только некоторым из них удавалось проехать дальше Иркутска. Их возвращали в штрафбат, который располагался на краю сопки в конце ул. Крыгина. В нашу батарею в 1944 году, когда мы были уже в казарменных условиях, несколько таких товарищей поступало. Вели они себя тихо и дисциплинированно.

Особенно тяжело переносили наши западные фронтовые поражения товарищи родом из западных районов. Ведь часто по радио сообщали о только что захваченных новых районах, селах и городах, об издевательствах, которые творили фашисты над мирным населением. В батарее в огневом взводе служил белорус Семенов. Уже в 1944 году, когда мы были в казарме, однажды среди ночи в мое дежурство я увидел, как он поднялся, подошел к пирамиде с оружием, взял артиллерийский клинок (разновидность тяжелой сабли), подошел к моему радисту, обнажил клинок и его концом стал будить спящего. Я понял, что с сознанием Семенова что-то случилось. Я на расстоянии дал понять радисту, чтобы одевался, а сам побежал к кузнецу. Известно, что в каждом конном подразделении имеется штатный кузнец, самый могучий парень. Мы подбежали к Семенову сзади, давая знаки радисту. Кузнец сзади навалился на щупленького и худого Семенова. Но пришлось помогать кузнецу, чтобы изъять из рук клинок и уложить вояку на кровать.

На утреннем подъеме Семенов как ни в чем не бывало выполнял все положенные действия. Когда ему сообщили о ночном «подвиге», он даже обиделся. Но через некоторое время все повторилось. Он кричал и призывал бить фашистов и пр. При этом чуть не выпрыгнул с 3-го этажа. Его комиссовали. Хорошо, что к этому времени его район уже был освобожден от немецких полчищ.

В 1944 году батарею перевели в казарму. Орудия свезли в одно место. Организовался орудийный блок. Наше будущее представлялось положительным, так как оно зависело от известных побед на действующих фронтах страны, на которых враги нашей Родины повсеместно отступали после серьезных поражений под Москвой, Ленинградом, Сталинградом и других узловых позиций войны. И здесь следует немного остановиться на нашем Дальневосточном фронте, официально считавшемся недействующим.

Дело в том, что еще до начала Второй мировой войны фашистская Германия создала так называемую военную ось (блок), куда вошли сама Германия, фашистская Италия и империалистическая Япония. Это была единая организация указанных государств, созданная для военных захватов и порабощения многих народов мира, особенно Российского государства. Естественно, они должны были выступать вместе. Соседняя с нами Япония тогда уже успела захватить Маньчжурию и успешно развернулась на Китай, которому СССР еще не мог помочь из-за тяжелой войны с германскими полчищами и их союзниками – большинством государств Европы. Однако Япония всячески стремилась помогать своему напарнику. Она войну не объявляла, но фактически находилась в состоянии войны на море, где охотилась за нашими судами и кораблями. Сухопутная граница нашей страны была плотно обложена самураями. Они не скрывали своих намерений, открыто кричали вблизи границ, что скоро войдут на наши земли, и зачастую их снайперы убивали наших военных, допустивших оплошность в маскировке. Когда я был прокурором одного из пограничных районов спустя десять лет после нашей Победы, мне приходилось иногда проезжать вблизи границы с Китаем, и я часто видел заросшие могилы наших воинов, убитых японцами. Надеюсь, что они к настоящему времени приведены в порядок. А сколько погибло невинных моряков и потоплено торговых судов! Тогда я живо вспоминал наши холодные и голодные вахты на островах. Все это приводило к ненависти и зачастую ярости в отношении японских вояк, подлых и коварных. Они побаивались объявить нам войну, но при малейшем случае стремились как можно больше навредить.

Неожиданно для батарейцев вернулись наши лошади. Впрочем, это были уже не боевые лошади, а просто живые скелеты. Где они были, мне до сих пор неизвестно. Но это все-таки были боевые кони, участники Хасанских и других боев. На некоторых были следы ранений. Характерно, что они почти не реагировали на пушечные выстрелы.

После короткой откормки лошадей начались систематические упражнения в переброске отдельных орудий и личного состава на прилегающие острова, а по суше – быстрого перемещения всей батареи с места на место. Это было не легче, чем в других случаях, так как требовало быстроты и выносливости. Основное – чтобы лошади не оказались в воде. С орудиями тоже было немало хлопот. Это были старые, французского образца, короткоствольные полевые «пушки», лафеты которых представляли собою длинные узкие коробки с правилом на конце. Затем их неожиданно убрали и вооружили нас новенькими 76 мм орудиями ЗИС-3 с удлиненным стволом и раздвижными станциями. Это оружие не требовало заведомой подготовки позиции для ведения огня. Оно было снабжено отечественными панорамами.

Мы принялись осваивать новое вооружение, понимая, что война с Японией все-таки будет.

Где-то в августе 1945 года после завтрака батарею построили и комбат, пришедший с офицерами, задал вопрос: «Кто из вас шофер?» Откликнулись два человека. Остальные молчали. Действительно, в то далекое время техническая подготовка наших воинов была очень слаба. Как я понял, даже офицеры не владели умением водить автомашины. В результате этого последовал следующий вопрос: «А кто может водить машину?» Осознав, что происходит, я заявил о своем умении управлять автомобилем.

Конечно, я не до конца был правдив. В период занятий в 10-м классе, уже в разгар войны, нам пытались преподавать автодело. Но автотранспорта в школах не было. В гороно г. Артема на все школы имелась всего одна полуторка ГАЗ-2А. Как-то нам показывали ее. Мы понимали, насколько важным является умение управлять автотранспортом. Я даже сел за руль и под наблюдением водителя проехал вперед по большому двору, а потом сдал назад. Вот и все мое умение.

К нам прибыли абсолютно новые тягачи – автомобили американского производства марки «Додж три четверти» (не гарантирую правильного указания марки). Мне как командиру радиоотделения достался отдельный мотор. Теперь мы уже «на колесах» отрабатывали десантные задачи. И надо отметить, дело шло успешно.

6–7 сентября 1944 года все уже знали, что не сегодня-завтра правительство объявит войну Японии. Всюду замечалось повышенное движение, сборы, комплектование материальной техники и т.д.

И вот настал этот долгожданный час! У причалов стояли корабли, и, казалось, все живое движется к нам. Война объявлена! Но никто уже не прячется, не маскируется! Все серьезные, заботливые и задумчивые, с особой организованностью идут на посадку. Батарея подошла уже к причалам почти вплотную, когда заревели сирены, а вслед за ними «затявкали» зенитки. Последовала команда: «В укрытие».

Загнав машину в дубовую рощу, я уселся под деревом и стал дочитывать «Преступление и наказание» Ф. Достоевского. Происшедшим стрельбам я не придал значения, так как если к нам и добрался какой-нибудь одиночка-смертник, то все равно он шлепнется в море и на остров не прорвется.

Однако прошедшая стрельба имела какое-то значение, потому что интенсивность посадки сильно увеличилась и, что самое печальное, единственную нашу батарею, прибывшую для посадки, исключили из числа отряда, уходящего боевым десантом.

Все мои надежды рухнули. Я видел, как какие-то рядовые ребята снуют между ротами, идущими на посадку к кораблям. Среди них я даже заметил Акимова из артиллерийских мастерских, с которыми батарея была связана. Я смутно догадывался, что это своеобразные «дезертиры», о которых уже упоминалось выше, ищущие возможности приклиниться к какому-нибудь взводу и под прикрытием товарищей уйти в десант. Но мне это делать было недопустимо. Я был к этому времени членом КПСС и был обязан свято блюсти воинскую дисциплину.

Можно представить, какое у меня было настроение. Впрочем, не лучше были настроены остальные радисты.

Жизнь на войне состоит из ряда мгновений. И это подтвердилось явкой командира взвода управления. Он сообщил, что командованию десанта нужны еще хотя бы два хороших радиста с радиостанцией. Глядя в мои глаза, он улыбнулся. «Иди! – сказал он. – Пока комбата не видно».

Я подхватил своего напарника Миясова, удивительного сибиряка из Туруханска, где отбывал ссылку И.В. Сталин. Это был человек с удивительными способностями. В частности, он почти наизусть знал содержание основных трудов В.И. Ленина. Вторая его особенность заключалась в том, что он сильно страдал от недоедания. Порой приходилось отрывать от своего скромного пайка для его поддержки.

Время уже клонилось к вечеру. Пожалуй, нас последних пустили на палубу корабля. Офицер, встретивший нас, сказал: «Устраивайтесь! Но от меня далеко не уходить, особенно по прибытии».

Пока мы опомнились от дневных переживаний, настал вечер, темнело. Корабль отчалил, разворачиваясь в тесной бухте.

Пошли по палубам искать место. Но оказалось, что все забито. Люди спали на полу, на ящиках со снарядами для «катюши» (корабль был оснащен ракетной установкой), десантники даже умудрились приспособить для ночлега углы гальюна, благо, что корабль был новый. Когда вышли в открытое море, холод сковал нас. Мы укрылись под палаткой, оказавшейся единственной, так как Миясов впопыхах забыл свою. Эту палатку в память о нашем испытании холодом я до сих пор храню. В прошлом в какой-то юбилей один досужий корреспондент настойчиво пытался заполучить ее. Но я пожалел. Зато приятель один ее угол облил аккумуляторной жидкостью. Вот уж ему досталось.

С радостью встретив рассвет и восход солнца, мы увидели тихие берега, залитые солнцем. Однако всем было известно коварство японской военщины. Все это не означало, что нас не могут встретить огнем. Поэтому высадились в условиях боя.

Сгруппировавшись, пошли. Из разговоров штабистов я понял, что идем в направлении города Юки. В критические схватки включались пока редко. Но на подходе к городу почувствовали силу обороны противника, у которого было немало артиллерии. От артиллерийских залпов часть воинов полегла. Но это положение лишь добавляло злости и ярости личному составу.

На одном из флангов японская батарея палила так, что замедлила продвижение наших подразделений. Командование приказало парализовать активность вражеской батареи. Одна из рот 354-го батальона морской пехоты, несмотря на потери, буквально ворвалась на позиции батареи, охрана которой была уничтожена, а артиллеристы сбежали. И тут появился упомянутый выше беглец Акимов из артиллерийских мастерских. Увидев, что орудия батареи в боевой пригодности, он вместе с товарищами под плотным стрелковым огнем развернул орудия в сторону противника, моментально преподал необходимые артиллерийские уроки друзьям-пехотинцам, и они прямой наводкой открыли непрерывный огонь по противнику с его же орудий. Враг был ошеломлен и предпочел отступить.

Впоследствии, уже вернувшись в свою батарею, я узнал, что за свой подвиг, находчивость, смелость и сообразительность в бою Акимов был представлен к званию Героя Советского Союза. Но верховное командование припомнило ему самовольный побег из подразделения, проникновение на десантный корабль завернутым в хозяйственный брезент. И отклонило предложение представить к высочайшей награде. Однако согласилось на награду Акимова орденом Ленина. И правильно поступило. Армия сильна строгой дисциплиной. Каждый воин должен находиться на своем месте, какое определено ему командованием.

Как известно, война с фашистской Японией длилась недолго. Побывав с неделю в оккупированном нами городе, мы вернулись домой.

Под конец хочется вернуться к случаю, когда у меня не выдержали нервы и я в запарке обругал за нерасторопность Правильного. Так вот, однажды я шел в казарму, часть которой занимали артиллеристы. При этом я не заметил, чтобы кто-то шел за мною. Как вдруг некто меня подхватил сзади и стал высоко подбрасывать. При отсутствии освещения я не мог разобрать, кто бы это мог быть. Но это, несомненно, мог быть только человек, обладающий огромной силой. Этот силач, поймав меня в очередной раз, осторожно поставил на ноги. Это оказался Правильный из моего оружейного расчета. (Верно, тогда я только на время заменял наводчика.) Он сказал: «А помнишь, как ты меня обругал тогда, когда у меня еще не доставало сил и сноровки? Ты теперь видишь, как я силен?»

Я сразу все сообразил. Я пожалел, что совершил тот необдуманный поступок. Мне стало жалко этого здоровенного и сильного парня. Разумеется, я извинился перед ним и попросил прощения. Оказывается, во время боев (а всего-то месяц) острова входили во фронтовую зону. Личный состав за это время откормился фронтовым пайком. Вот и правильный успел окрепнуть до недюжинной силы.

Итак, войну объявили оконченной. В боях с Японией русская армия и флот продемонстрировали такую силу и натиск по всем направлениям: маньчжурском, китайском, сахалинском, Курильских островов и на море, что наши союзники-американцы с перепугу совершили страшное международное преступление, сбросив две единственные имеющиеся у них атомные бомбы (слава богу, что больше не было) на жителей Японии. Разумеется, при этом они в большей мере имели в виду Советский Союз.

А молодежь и старики мечтали о демобилизации. Стариков, правда, сразу же отпустили. Но их уже можно было пересчитать по пальцам. Началась холодная война... И снова тревоги, упражнения и тренировки. Но лошадей, кажется, уже не возвращали. Технические средства боя возрастали быстро, как никогда. Большинство членов партии были охвачены институтами марксизма-ленинизма. И эти занятия позволили не забывать знания, полученные до войны.

Демобилизация пришла только в 1947 году. Четыре с половиной года моей молодости поглотила война. Пришлось начинать все с начала. А на гражданке – карточная система на хлеб, а об остальном не приходилось и думать. Еще долго тянулось время до расцвета державы.

В аспекте былого не могу не сказать о Владивостоке. Ведь город находился у черты фронта и тесно был связан с ним. И вот уже после демобилизации мне многие рассказывали, что однажды у нефтебазы стоял какой-то небольшой корабль. В это время над заливом показался японский смертник. Он направился к кораблю. Но, очевидно, решил поразить более важный объект – нефтебазу, стал разворачиваться. В этот момент матрос, находившийся на посту на палубе корабля, сразил смертника из пулеметной установки. Самолет упал в залив недалеко от нефтебазы.

Интересно знать, было ли это на самом деле. Если было, то, может быть, найти его в целях подтверждения японских нападений на мирный город».