Материалы к 300-летию прокуратуры России - Прокуратура Костромской области
- 24 июня 2021, 07:26
Отрывок из воспоминаний А.В. Лаговского подготовила его дочь - ветеран прокуратуры Костромской области Л.А. Баженова.
Мой отец Александр Викторович Лаговский родился в апреле 1891 года в Костроме в семье учителя математики Виктора Никаноровича Лаговского, уроженца Галичского уезда.
Окончив первую мужскую гимназию с золотой медалью в 1909 году, он поступил на юридический факультет Московского Государственного (тогда Императорского) Университета и окончил его в 1913 году.
С этого времени до августа 1915 года работал на различных должностях в канцелярии прокурора окружного суда, а последние полгода - товарищем (помощником) прокурора окружного суда. В августе 1915 года отца призвали в армию. К тому времени положение, по которому в армию не брали единственных сыновей, уже отменили в связи с продолжающейся войной.
В его воспоминаниях говорится об этом времени. «Для прохождения стажировки меня направили к исполняющему должность судебного следователя. Именно «исполняющему должность», т.к. настоящим несменяемым следователям в то время оставался только один на всю губернию. Дело в том, что правительству удобнее было иметь не следователей, которых можно было убрать только по суду, а лишь исполняющих должность, они были послушнее. Я попал на учебу к Тихановскому (в Советское время он работал старшим следователем). Он применял своеобразный метод стажировки. У него работало четыре кандидата, мы проводили допросы свидетелей, обвиняемых, но протоколы подписывал только он сам. Нам поручалось составлять и различные постановления о приобщении вещественных доказательств, о привлечении в качестве обвиняемого и т.д. Напишешь проект и покажешь Тихановскому. Щадя наше самолюбие, он никогда с первого слова не браковал нашу работу, а говорил: «Хорошо, хорошо, но не подпишу. Переделайте, подумайте, в чем ошибка». И так по нескольку раз, а иногда скажет: «Хорошо, хорошо, только никуда не годится».
На стажировке в прокуратуре мне исключительно повезло: моим наставником был очень способный и работоспособный Н.Н. Иванов – камерный товарищ прокурора, выражаясь современным языком – заместитель прокурора. Он был находчив и довольно резок в выражениях. Как-то я обратился к нему по поводу составления обвинительного акта. Он был занят и порекомендовал: «Спросите такого-то (фамилию не помню), он Вам ответит, а Вы сделаете наоборот, вот и будет правильно».
Слушать его обвинительные речи было одно удовольствие, можно было многому научиться. Однако, в те времена не считалось зазорным для прокурора вместо обвинительной речи ограничиваться двумя словами: «поддерживаю обвинение».
С Н.Н. Ивановым мне довелось встречаться в тридцатых годах, когда он работал старшим следователем Верховного суда и вел дела общесоюзного значения. Там же в Москве работал консультантом при Госарбитраже бывший дореволюционный прокурор Костромского окружного суда Червинский.
Один из товарищей прокурора позволял себе крайне эксцентрические выходки, граничащие с самодурством. Будучи очень состоятельным человеком, он не позволял никому обгонять себя в коридорах суда. Если пытались это делать канцелярские чиновники и мы, кандидаты, он оговаривал: «не торопитесь, идите сзади». Фамилию его помню, но не называю. Она нередко встречается на Московских концертных афишах и в газетных статьях о работниках искусства.
На этом воспоминания отца о службе в дореволюционной прокуратуре кончаются.
С 1915 по 1917 год отец служил в царской армии после окончания ускоренного курса юнкерского училища, а затем и в Красной Армии. Демобилизовался он в 1923 году, приехал в Кострому и обратился в губернский суд. Далее привожу его воспоминания.
…Председателем Губсуда был латыш Кульпе. Вообще, все руководящие должности в то время в Костроме занимали латыши. Их много приехало в Кострому из Риги с эвакуированным сюда заводом ПЛО (Рабочий металлист). Губсуд помещался в здании на углу Советской и Овражной улиц (теперь магазин Дэнди), т.к. основное здание суда на Шаговой (Борщевский дом) было добито так, что пользоваться им без капитального ремонта было нельзя. Кульпе предложил мне вакантную должность народного следователя на половину Костромского уезда. По современным масштабам в мой участок входили: половина Костромского района, целиком Красносельский, Судиславский и Сусанинский районы. Принял 70 неоконченных дел. На мое счастье секретарем оказалась очень молодая девушка из знаменитой семьи судейских и прокурорских работников Дружининых - Нина Николаевна. Она знала и любила свою работу, с удовольствием начал работать и я. Вдвоем мы расчистили участок за полгода и довели количество дел на остатке до 20.
Года через два прокуратура и суд возвратились с Советской улицы в прежнее подремонтированное здание на главной площади города.
Среди проведенных мной предварительных следствий было одно, которое сыграло в моем служебном положении большую роль. Это дело по обвинению Грачева, нашумевшем во всесоюзном масштабе. Дело я закончил в 10 дней. Арестовав Грачева в Судиславском районе и препроводив его в Костромскую тюрьму, я допрашивал его там пять дней, но не более пяти часов кряду, так как более мы оба не выдерживали. Грачев обвинялся, а затем был осужден Костромским губернским судом по ч.1, 2 ст. 175, п.п. «а, е» ст. 136, ч.1 ст. 73 УК. Грачев несколько лет конфликтовал с односельчанами, которые его дразнили и, как он считал, неправильно выделяли его семье землю. В итоге, 26 июля 1925 года Грачев поджег в деревне Иваньково 65 домов и хозпостроек, убил 11 односельчан, причинил телесные повреждения различной тяжести 8 жителям деревни, пристрелил 12 лошадей, оказал сопротивление работникам милиции при задержании. Губернским судом Грачев был приговорен к расстрелу. Позднее Президиум Верховного Совета заменил расстрел на 20 лет лишения свободы, а затем Грачев был досрочно освобожден. Считаю, что это сделано неправильно, так как ранее он уже имел судимость и не подлежал досрочному освобождению.
Обвинение по этому делу поддерживал Н.В. Веселовский – губернский прокурор, человек широко образованный, прекрасный оратор, в совершенстве знавший английский язык: до революции он жил в Лондоне, вероятно, как эмигрант. У него была прекрасная кудрявая седая голова, держался великолепно, дело знал, был требователен, но не зазнавался. Из Костромы его перевели в Нижний Новгород, а оттуда в Японию советником к послу Трояновскому. Недавно совершенно неожиданно получил от него привет из Москвы, мы обменялись письмами (1973 г.).
Что касается других дел, то все серьезные документы я составлял по вечерам дома, т.к. днем времени из-за допросов или разъездов не хватало. Единственный транспорт – пара серых в тарантасе или санях с Конной станции «У исполкома». Ко мне всегда присылали знавшего все маршруты старика – ямщика Митю Азбуза. Дороги были дальние. Например, чтобы добраться до Антроповской волости, приходилось тратить весь день. Тарантас без верха, осенью никакой плащ не спасал от дождя: приедешь на место, а шинель колом стоит и едва к утру просохнет. Иногда выезжал на допросы свидетелей, чтобы не вызывать их в Кострому.
Если из поездки удалось вернуться днем, то вещественные доказательства: ножи, топоры, рваная и окровавленная одежда, а иногда и задушенные младенцы – сдавались в камеру суда. Если возвращался к ночи, то приходилось разгружаться дома в сарае, потому что матушка моя ни на какие другие хранилища не соглашалась.
В Москве мое следствие по делу Грачева было отмечено приказом Крыленко о моем переводе на должность помпрокурора Костромского Губпрокурора, что и определило мою дальнейшую работу. Упомянув фамилию Крыленко, не могу удержаться от воспоминаний о проделке нашего Кологривского уездного прокурора Р., - человека не особенно одаренного, но быстро реагирующего на возможности продвижения по службе. Он, не будучи лично знаком с Крыленко, но зная его любовь к охоте, послал ему телеграмму, что обложил медведя и приглашает «взять» его вместе. Крыленко не приехал, поблагодарив через секретаря, однако, вскоре этот райпрокурор был переведен в Москву.
Работая следователем, я стал часто писать заметки в журнал «Советская юстиция», в частности, касающиеся практической работы. Так, моя первая статья касалась необходимости расширить права следователей в избрании меры пресечения – ареста и в случаях, когда преступник мешает ходу следствия. Примерно через полгода я смог даже возгордиться, т.к. в УПК было законом внесено соответствующее изменение, о чем упомянуто Громовым в его учебнике по Уголовному процессу. Всего за долгие годы моей работы было опубликовано в юридических журналах более 50 статей, еще столько же осталось лежать в редакциях.
Как помощник прокурора, я должен был выступать в судах и поддерживать обвинение по уголовным делам. Первое дело по обвинению нескольких работников текстильной фабрики в халатности, из-за чего было испорчено несколько тысяч метров полотна, меня напугало, так что я твердо решил после окончания процесса уйти из прокуратуры. Я боялся не исследования доказательств в судебном следствии, а необходимости публичного выступления. Несмотря на мои мольбы к товарищам и губернскому прокурору Сидорову не приходить на мое выступление, все, конечно, пришли, в том числе и бывшие дореволюционные прокуроры Бобровский и Самарянов. Начав выступать, я подумал, что это в первый и последний раз, так что все равно! Отложил записи и заговорил своим голосом (до этого был голос чужой). И все обошлось. Слушатели и суд остались довольны. С тех пор меня стали часто назначать обвинителем на процессы, и это мне нравилось.
Волею судьбы после расследования «пожарного» дела Грачева, мне довелось поддерживать обвинение тоже по «пожарному» делу. В селе Прискоково Красносельского района происходили поджоги домов, сараев, бань, стогов сена. 31 поджог не был раскрыт, милиция дела прекратила. На 32-м пожаре за дело взялся старший следователь Дмитрий Всеволожский и привлек к ответственности 8 человек. Дело рассматривалось губернским судом в выездной сессии в клубе, полном народу. В процессе участвовало 5 адвокатов, слушал меня губпрокурор Сидоров. Поскольку оперировать приходилось косвенными доказательствами, моя речь затянулась на 4 часа. Одновременно мне надо было следить за составом суда – слушают меня или зевают; за пятью адвокатами, которые могли придраться к каждому слову; за публикой в зале: если кто-то встает и уходит, значит, моя речь очень неинтересна. Если учесть жару и духоту в зале, то совсем неудивительно, что я сильно устал, хотя был и молод. Приговор был обвинительный, Верховный суд жалобы отклонил, а пожары в Прискоково прекратились.
Это было одно из последних дел, по которому я выступал. Началось гонение на беспартийных работников прокуратуры и мне было предложено уйти самому. Я этого не сделал, губпрокурор Ковалев сам нашел для меня место, на которое я согласился – юрисконсульта в Кредитсоюзе, обвинявшем крестьянские кредитные товарищества. Жалованье оказалось даже больше, чем в прокуратуре.
С 1929 по 1941 год отец работал юрисконсультом в разных учреждениях, а последние 9 лет юрисконсультом на комбинате имени Ленина, теперь БКЛМ. В июне 1941 года его призвали в армию. В 1942 году он вновь вернулся в прокуратуру.
«…Случайно встретил секретаря трибунала Шишова, который опять работал следователем. Он посоветовал вернуться в прокуратуру, если отпустит военкомат. Пришлось ехать в Ярославль к облпрокурору Мишутину. Он созвонился с военкомом Видякиным и тот обещал меня демобилизовать, если я нужен в прокуратуре. Так и получилось. Я был назначен помощником прокурора Ленинского района. Прокурором был Мизгирев. Кроме меня были еще два помощника, два следователя и секретарь. Все мы сидели в одной комнате, посередине стояла буржуйка - железная печка, которую постоянно топили, заготовляя дрова из плах, валявшихся во дворе и занесенных снегом. На этой буржуйке грели кирпичи и затем на кирпичах грели ноги и руки.
Самым тяжелым в годы войны для меня было поддерживать обвинение против работниц, которые не выдерживали и самовольно бросали работу на фабриках и заводах. Наказание стандартное – 8 лет. Правда, никому из них не пришлось отбывать все сроки, т.к. после победы все дела были прекращены, осужденные освобождены и судимости сняты. Чтобы не направлять дела в трибунал, мы подолгу уговаривали привлекаемых вернуться на работу: в этом случае получается прогул, а не оставление работы. Я всегда очень радовался, когда удавалось убедить работницу вернуться: дело прекратили, а ее немедленно освободили из-под стражи. Всем было тяжело, холодно и голодно.
После образования области меня назначили начальником гражданско-судебного отдела. В отделе – помощник и секретарь. Лучшим помощником была Мария Алексеевна Смирнова, а лучшим секретарем – Нина Ивановна Мокшанчикова. Обе они прекрасно знали свои обязанности и болели за отдел. Благодаря нашим совместным усилиям, комплексная ревизия прокуратуры республики в акте указала: «все отделы облпрокуратуры работали неудовлетворительно, кроме гражданско-судебного».
Первым прокурором области стал Василий Арсеньевич Ремнев – высокий статный, красивый мужчина с прекрасным характером и великолепным уменьем строить отношения с людьми. Благодаря этому в обкоме, облисполкоме, облсуде и управлении юстиции у нас не было недоброжелателей, проблемы решались совместно и без «жертв». Ему пришлось создавать областную прокуратуру на пустом месте, комплектовать районные прокуратуры, поэтому он очень много ездил по области и везде оставил о себе только добрые воспоминания. На одном годовом совещании, когда все начальники отделов ругали одного районного прокурора, он закончил свое выступление словами: «не думал я, что ты так будешь работать, ты так меня огорчил, что не знаю, что и делать». Такой выговор из уст областного прокурора был самым страшным наказанием.
Думаю, что именно за эти личные качества человека, умеющего улаживать конфликты, не вызывающего антипатии, через 10 лет прокурорствования в Костроме, его направили прокурором в Чечено-Ингушетию, в г. Грозный. У нас сохранились добрые отношения. Василий Арсеньевич писал нам, а когда ушел на пенсию, приезжал в Кострому, останавливался у нас. Впоследствии, поменяв квартиру, вместе с женой возвратился в Кострому. Мы частенько играли в преферанс. Про свою работу в г. Грозном он говорил, что чеченцы и ингуши – совсем разные люди, от чеченцев можно ждать всего, чего угодно, беспричинного нападения, мести через годы и даже десятилетия. Именно поэтому он возвратился в Кострому с «благополучного» (тогда) юга.
Являясь хорошим организатором, Василий Арсеньевич не всегда вникал в повседневные дела. Ими занимался его заместитель Василий Васильевич Лесовов. Он приехал к нам из Ярославской прокуратуры. Прекрасно образованный и знающий, он решал все дела. Сотрудники его очень боялись. При докладе у Василия Васильевича возникали вопросы, на которые докладчик не мог ответить по причине неопытности или недостаточных знаний не обратил на эти «мелочи» внимания. Приходилось такому горемыке возвратиться в кабинет и вновь изучить дело. Так у нас становился добрый, молодой и квалифицированный коллектив.
Вторым заместителем работал Родин, с ним я общался меньше, потому что он курировал КГБ и следствие.
После отъезда Ремнева прокурором области назначили начальника следственного отдела Корсакова. Он проработал недолго – года два, его перевели в Москву. Мы знали, что за время его работы ежедневные совещания с заместителями касались не столько организации работы, сколько выработке методик, как понравиться в обкоме партии.
Прокуратура
Костромской области
Прокуратура Костромской области
24 июня 2021, 07:26
60 лет в строю
Отрывок из воспоминаний А.В. Лаговского подготовила его дочь - ветеран прокуратуры Костромской области Л.А. Баженова.
Мой отец Александр Викторович Лаговский родился в апреле 1891 года в Костроме в семье учителя математики Виктора Никаноровича Лаговского, уроженца Галичского уезда.
Окончив первую мужскую гимназию с золотой медалью в 1909 году, он поступил на юридический факультет Московского Государственного (тогда Императорского) Университета и окончил его в 1913 году.
С этого времени до августа 1915 года работал на различных должностях в канцелярии прокурора окружного суда, а последние полгода - товарищем (помощником) прокурора окружного суда. В августе 1915 года отца призвали в армию. К тому времени положение, по которому в армию не брали единственных сыновей, уже отменили в связи с продолжающейся войной.
В его воспоминаниях говорится об этом времени. «Для прохождения стажировки меня направили к исполняющему должность судебного следователя. Именно «исполняющему должность», т.к. настоящим несменяемым следователям в то время оставался только один на всю губернию. Дело в том, что правительству удобнее было иметь не следователей, которых можно было убрать только по суду, а лишь исполняющих должность, они были послушнее. Я попал на учебу к Тихановскому (в Советское время он работал старшим следователем). Он применял своеобразный метод стажировки. У него работало четыре кандидата, мы проводили допросы свидетелей, обвиняемых, но протоколы подписывал только он сам. Нам поручалось составлять и различные постановления о приобщении вещественных доказательств, о привлечении в качестве обвиняемого и т.д. Напишешь проект и покажешь Тихановскому. Щадя наше самолюбие, он никогда с первого слова не браковал нашу работу, а говорил: «Хорошо, хорошо, но не подпишу. Переделайте, подумайте, в чем ошибка». И так по нескольку раз, а иногда скажет: «Хорошо, хорошо, только никуда не годится».
На стажировке в прокуратуре мне исключительно повезло: моим наставником был очень способный и работоспособный Н.Н. Иванов – камерный товарищ прокурора, выражаясь современным языком – заместитель прокурора. Он был находчив и довольно резок в выражениях. Как-то я обратился к нему по поводу составления обвинительного акта. Он был занят и порекомендовал: «Спросите такого-то (фамилию не помню), он Вам ответит, а Вы сделаете наоборот, вот и будет правильно».
Слушать его обвинительные речи было одно удовольствие, можно было многому научиться. Однако, в те времена не считалось зазорным для прокурора вместо обвинительной речи ограничиваться двумя словами: «поддерживаю обвинение».
С Н.Н. Ивановым мне довелось встречаться в тридцатых годах, когда он работал старшим следователем Верховного суда и вел дела общесоюзного значения. Там же в Москве работал консультантом при Госарбитраже бывший дореволюционный прокурор Костромского окружного суда Червинский.
Один из товарищей прокурора позволял себе крайне эксцентрические выходки, граничащие с самодурством. Будучи очень состоятельным человеком, он не позволял никому обгонять себя в коридорах суда. Если пытались это делать канцелярские чиновники и мы, кандидаты, он оговаривал: «не торопитесь, идите сзади». Фамилию его помню, но не называю. Она нередко встречается на Московских концертных афишах и в газетных статьях о работниках искусства.
На этом воспоминания отца о службе в дореволюционной прокуратуре кончаются.
С 1915 по 1917 год отец служил в царской армии после окончания ускоренного курса юнкерского училища, а затем и в Красной Армии. Демобилизовался он в 1923 году, приехал в Кострому и обратился в губернский суд. Далее привожу его воспоминания.
…Председателем Губсуда был латыш Кульпе. Вообще, все руководящие должности в то время в Костроме занимали латыши. Их много приехало в Кострому из Риги с эвакуированным сюда заводом ПЛО (Рабочий металлист). Губсуд помещался в здании на углу Советской и Овражной улиц (теперь магазин Дэнди), т.к. основное здание суда на Шаговой (Борщевский дом) было добито так, что пользоваться им без капитального ремонта было нельзя. Кульпе предложил мне вакантную должность народного следователя на половину Костромского уезда. По современным масштабам в мой участок входили: половина Костромского района, целиком Красносельский, Судиславский и Сусанинский районы. Принял 70 неоконченных дел. На мое счастье секретарем оказалась очень молодая девушка из знаменитой семьи судейских и прокурорских работников Дружининых - Нина Николаевна. Она знала и любила свою работу, с удовольствием начал работать и я. Вдвоем мы расчистили участок за полгода и довели количество дел на остатке до 20.
Года через два прокуратура и суд возвратились с Советской улицы в прежнее подремонтированное здание на главной площади города.
Среди проведенных мной предварительных следствий было одно, которое сыграло в моем служебном положении большую роль. Это дело по обвинению Грачева, нашумевшем во всесоюзном масштабе. Дело я закончил в 10 дней. Арестовав Грачева в Судиславском районе и препроводив его в Костромскую тюрьму, я допрашивал его там пять дней, но не более пяти часов кряду, так как более мы оба не выдерживали. Грачев обвинялся, а затем был осужден Костромским губернским судом по ч.1, 2 ст. 175, п.п. «а, е» ст. 136, ч.1 ст. 73 УК. Грачев несколько лет конфликтовал с односельчанами, которые его дразнили и, как он считал, неправильно выделяли его семье землю. В итоге, 26 июля 1925 года Грачев поджег в деревне Иваньково 65 домов и хозпостроек, убил 11 односельчан, причинил телесные повреждения различной тяжести 8 жителям деревни, пристрелил 12 лошадей, оказал сопротивление работникам милиции при задержании. Губернским судом Грачев был приговорен к расстрелу. Позднее Президиум Верховного Совета заменил расстрел на 20 лет лишения свободы, а затем Грачев был досрочно освобожден. Считаю, что это сделано неправильно, так как ранее он уже имел судимость и не подлежал досрочному освобождению.
Обвинение по этому делу поддерживал Н.В. Веселовский – губернский прокурор, человек широко образованный, прекрасный оратор, в совершенстве знавший английский язык: до революции он жил в Лондоне, вероятно, как эмигрант. У него была прекрасная кудрявая седая голова, держался великолепно, дело знал, был требователен, но не зазнавался. Из Костромы его перевели в Нижний Новгород, а оттуда в Японию советником к послу Трояновскому. Недавно совершенно неожиданно получил от него привет из Москвы, мы обменялись письмами (1973 г.).
Что касается других дел, то все серьезные документы я составлял по вечерам дома, т.к. днем времени из-за допросов или разъездов не хватало. Единственный транспорт – пара серых в тарантасе или санях с Конной станции «У исполкома». Ко мне всегда присылали знавшего все маршруты старика – ямщика Митю Азбуза. Дороги были дальние. Например, чтобы добраться до Антроповской волости, приходилось тратить весь день. Тарантас без верха, осенью никакой плащ не спасал от дождя: приедешь на место, а шинель колом стоит и едва к утру просохнет. Иногда выезжал на допросы свидетелей, чтобы не вызывать их в Кострому.
Если из поездки удалось вернуться днем, то вещественные доказательства: ножи, топоры, рваная и окровавленная одежда, а иногда и задушенные младенцы – сдавались в камеру суда. Если возвращался к ночи, то приходилось разгружаться дома в сарае, потому что матушка моя ни на какие другие хранилища не соглашалась.
В Москве мое следствие по делу Грачева было отмечено приказом Крыленко о моем переводе на должность помпрокурора Костромского Губпрокурора, что и определило мою дальнейшую работу. Упомянув фамилию Крыленко, не могу удержаться от воспоминаний о проделке нашего Кологривского уездного прокурора Р., - человека не особенно одаренного, но быстро реагирующего на возможности продвижения по службе. Он, не будучи лично знаком с Крыленко, но зная его любовь к охоте, послал ему телеграмму, что обложил медведя и приглашает «взять» его вместе. Крыленко не приехал, поблагодарив через секретаря, однако, вскоре этот райпрокурор был переведен в Москву.
Работая следователем, я стал часто писать заметки в журнал «Советская юстиция», в частности, касающиеся практической работы. Так, моя первая статья касалась необходимости расширить права следователей в избрании меры пресечения – ареста и в случаях, когда преступник мешает ходу следствия. Примерно через полгода я смог даже возгордиться, т.к. в УПК было законом внесено соответствующее изменение, о чем упомянуто Громовым в его учебнике по Уголовному процессу. Всего за долгие годы моей работы было опубликовано в юридических журналах более 50 статей, еще столько же осталось лежать в редакциях.
Как помощник прокурора, я должен был выступать в судах и поддерживать обвинение по уголовным делам. Первое дело по обвинению нескольких работников текстильной фабрики в халатности, из-за чего было испорчено несколько тысяч метров полотна, меня напугало, так что я твердо решил после окончания процесса уйти из прокуратуры. Я боялся не исследования доказательств в судебном следствии, а необходимости публичного выступления. Несмотря на мои мольбы к товарищам и губернскому прокурору Сидорову не приходить на мое выступление, все, конечно, пришли, в том числе и бывшие дореволюционные прокуроры Бобровский и Самарянов. Начав выступать, я подумал, что это в первый и последний раз, так что все равно! Отложил записи и заговорил своим голосом (до этого был голос чужой). И все обошлось. Слушатели и суд остались довольны. С тех пор меня стали часто назначать обвинителем на процессы, и это мне нравилось.
Волею судьбы после расследования «пожарного» дела Грачева, мне довелось поддерживать обвинение тоже по «пожарному» делу. В селе Прискоково Красносельского района происходили поджоги домов, сараев, бань, стогов сена. 31 поджог не был раскрыт, милиция дела прекратила. На 32-м пожаре за дело взялся старший следователь Дмитрий Всеволожский и привлек к ответственности 8 человек. Дело рассматривалось губернским судом в выездной сессии в клубе, полном народу. В процессе участвовало 5 адвокатов, слушал меня губпрокурор Сидоров. Поскольку оперировать приходилось косвенными доказательствами, моя речь затянулась на 4 часа. Одновременно мне надо было следить за составом суда – слушают меня или зевают; за пятью адвокатами, которые могли придраться к каждому слову; за публикой в зале: если кто-то встает и уходит, значит, моя речь очень неинтересна. Если учесть жару и духоту в зале, то совсем неудивительно, что я сильно устал, хотя был и молод. Приговор был обвинительный, Верховный суд жалобы отклонил, а пожары в Прискоково прекратились.
Это было одно из последних дел, по которому я выступал. Началось гонение на беспартийных работников прокуратуры и мне было предложено уйти самому. Я этого не сделал, губпрокурор Ковалев сам нашел для меня место, на которое я согласился – юрисконсульта в Кредитсоюзе, обвинявшем крестьянские кредитные товарищества. Жалованье оказалось даже больше, чем в прокуратуре.
С 1929 по 1941 год отец работал юрисконсультом в разных учреждениях, а последние 9 лет юрисконсультом на комбинате имени Ленина, теперь БКЛМ. В июне 1941 года его призвали в армию. В 1942 году он вновь вернулся в прокуратуру.
«…Случайно встретил секретаря трибунала Шишова, который опять работал следователем. Он посоветовал вернуться в прокуратуру, если отпустит военкомат. Пришлось ехать в Ярославль к облпрокурору Мишутину. Он созвонился с военкомом Видякиным и тот обещал меня демобилизовать, если я нужен в прокуратуре. Так и получилось. Я был назначен помощником прокурора Ленинского района. Прокурором был Мизгирев. Кроме меня были еще два помощника, два следователя и секретарь. Все мы сидели в одной комнате, посередине стояла буржуйка - железная печка, которую постоянно топили, заготовляя дрова из плах, валявшихся во дворе и занесенных снегом. На этой буржуйке грели кирпичи и затем на кирпичах грели ноги и руки.
Самым тяжелым в годы войны для меня было поддерживать обвинение против работниц, которые не выдерживали и самовольно бросали работу на фабриках и заводах. Наказание стандартное – 8 лет. Правда, никому из них не пришлось отбывать все сроки, т.к. после победы все дела были прекращены, осужденные освобождены и судимости сняты. Чтобы не направлять дела в трибунал, мы подолгу уговаривали привлекаемых вернуться на работу: в этом случае получается прогул, а не оставление работы. Я всегда очень радовался, когда удавалось убедить работницу вернуться: дело прекратили, а ее немедленно освободили из-под стражи. Всем было тяжело, холодно и голодно.
После образования области меня назначили начальником гражданско-судебного отдела. В отделе – помощник и секретарь. Лучшим помощником была Мария Алексеевна Смирнова, а лучшим секретарем – Нина Ивановна Мокшанчикова. Обе они прекрасно знали свои обязанности и болели за отдел. Благодаря нашим совместным усилиям, комплексная ревизия прокуратуры республики в акте указала: «все отделы облпрокуратуры работали неудовлетворительно, кроме гражданско-судебного».
Первым прокурором области стал Василий Арсеньевич Ремнев – высокий статный, красивый мужчина с прекрасным характером и великолепным уменьем строить отношения с людьми. Благодаря этому в обкоме, облисполкоме, облсуде и управлении юстиции у нас не было недоброжелателей, проблемы решались совместно и без «жертв». Ему пришлось создавать областную прокуратуру на пустом месте, комплектовать районные прокуратуры, поэтому он очень много ездил по области и везде оставил о себе только добрые воспоминания. На одном годовом совещании, когда все начальники отделов ругали одного районного прокурора, он закончил свое выступление словами: «не думал я, что ты так будешь работать, ты так меня огорчил, что не знаю, что и делать». Такой выговор из уст областного прокурора был самым страшным наказанием.
Думаю, что именно за эти личные качества человека, умеющего улаживать конфликты, не вызывающего антипатии, через 10 лет прокурорствования в Костроме, его направили прокурором в Чечено-Ингушетию, в г. Грозный. У нас сохранились добрые отношения. Василий Арсеньевич писал нам, а когда ушел на пенсию, приезжал в Кострому, останавливался у нас. Впоследствии, поменяв квартиру, вместе с женой возвратился в Кострому. Мы частенько играли в преферанс. Про свою работу в г. Грозном он говорил, что чеченцы и ингуши – совсем разные люди, от чеченцев можно ждать всего, чего угодно, беспричинного нападения, мести через годы и даже десятилетия. Именно поэтому он возвратился в Кострому с «благополучного» (тогда) юга.
Являясь хорошим организатором, Василий Арсеньевич не всегда вникал в повседневные дела. Ими занимался его заместитель Василий Васильевич Лесовов. Он приехал к нам из Ярославской прокуратуры. Прекрасно образованный и знающий, он решал все дела. Сотрудники его очень боялись. При докладе у Василия Васильевича возникали вопросы, на которые докладчик не мог ответить по причине неопытности или недостаточных знаний не обратил на эти «мелочи» внимания. Приходилось такому горемыке возвратиться в кабинет и вновь изучить дело. Так у нас становился добрый, молодой и квалифицированный коллектив.
Вторым заместителем работал Родин, с ним я общался меньше, потому что он курировал КГБ и следствие.
После отъезда Ремнева прокурором области назначили начальника следственного отдела Корсакова. Он проработал недолго – года два, его перевели в Москву. Мы знали, что за время его работы ежедневные совещания с заместителями касались не столько организации работы, сколько выработке методик, как понравиться в обкоме партии.