Ветераны Великой Отечественной войны - труженики тыла - Прокуратура г. Санкт-Петербург

В 1942 году работала секретарем Верховного Суда Марийской АССР, а затем секретарем следственного отдела прокуратуры Марийской АССР.

С 1943 года по 1945 год - народным следователем прокуратуры г. Йошкар-Олы. 

С 1947 года работала следователем, старшим следователем прокуратуры Куйбышевского района г. Ленинграда. 

Нине Алексеевне поручалось расследование наиболее сложных, трудоемких уголовных дел, имеющих большой общественный резонанс. 

За многолетнюю и добросовестную службу неоднократно поощрялась приказами Генерального прокурора Российской Федерации и прокурора г. Ленинграда, награждена медалями «За трудовую доблесть», «Ветеран труда», «Ветеран прокуратуры», знаком отличия «За верность закону» I степени, занесена в книгу «Знаменитые люди Санкт-Петербурга».

Классный чин: советник юстиции.

***

Из воспоминаний:

Война — какое страшное, ужасное слово. Она унесла у меня почти все многочисленное семейство моего родного брата, окончившего в начале июня 1941 года (был досрочный выпуск) Ленинградское училище зенитной артиллерии и инструментальной разведки и направленного на работу воентехником 2 ранга в г. Немиров Львовской области. Работал он и в г. Золотоноша Полтавской области начальником мастерских зенитного дивизиона. В ноябре 1941 года он пропал без вести. Умерли две бабушки, дяди, тети, двоюродные сестры и многие другие.

Меня война застала при сдаче экзаменов за 2-й курс Ленинградского юридического института им. М.И. Калинина. В числе других студентов меня определили на казарменное положение — мы стали жить в кабинете директора института Петрова Г.И. Меня, окончившую еще до войны курсы медицинских сестер, зачислили в унитарную команду МПВО медсестрой. Мы каждый день ходили по городу, патрулировали. Я ходила с санитарной сумкой и белой повязкой с красным крестом на рукаве.

Был казус: нам все время говорили о бдительности. Мы внимательно наблюдали за всеми прохожими. Один проходивший мужчина шел, постоянно оглядываясь по сторонам. Это вызвало у нас подозрение: «Шпион». Мы стали преследовать его. Он заметил это и стал быстро уходить от нас. Мы прибавили шаг и шли за ним, догнали его. В это время он упал, споткнувшись. Он оказался работником райкома партии. Нам пришлось извиниться.

В июле 1941 года меня с другими студентами во гла- ве с директором института Петровым Г.И. направили на оборонные работы в деревню Старая Пудость Красносельского района. Мы копали окопы и противотанковые рвы под палящими лучами солнца и бесконечными сиренами воздушной тревоги. На этих работах я получила сильные ожоги тела и меня отпустили на пять дней в г. Ленинград, чтобы я могла поправиться и съездить к родителям в Кондопогу Карело-Финской АССР (у меня в общежитии остались их зимние вещи). В Кондопоге я в 1939 году заканчивала среднюю школу.

Это мое несчастье, как потом оказалось, обернулось счастьем. Я в силу этого не оказалась в блокадном г. Ленинграде и выжила.

Через пять дней (21 или 27 августа — не помню точно) я на поезде возвращалась в г. Ленинград. Но когда я доехала до Волховстроя, дальше меня не пустили, сообщив, что путь в г. Ленинград перерезан, немцы уже под г. Ленинградом, и сказали, чтобы я возвращалась в Кондопогу, пока родителей не эвакуировали.

Я ходила в райком комсомола, в райком партии, умоляла меня пропустить, плакала, рыдала, говорила, что я «на пузе» проползу в г. Ленинград — но ничего не помогло. Я вынуждена была вернуться в Кондопогу.

Дальше три месяца эвакуации на барже по Онежскому озеру под бесконечными воздушными тревогами и «борьбой» с теми, кто специально зажигал опознавательные огни. Причем выехать мы должны были накануне дня выезда (папа должен был на барже сопровождать демонтированное оборудование Кондо- пожского целлюлозно-бумажного комбината), но нам в исполкоме задержали выдачу эвакуационных удостоверений. А когда проплывали по Онежскому озеру город Вознесенье, то узнали, что ту баржу разбомбили и все погибли.

Мы добрались до г. Краснокамска Молотовской области. Были бесконечные бомбежки. Там мы пересаживались на «подкидыш», состоявший из трех вагонов. Я на него перетаскивала единственные наши вещи — семь ящиков с папиными техническими книгами (это было самое ценное, что мы взяли с собой, но, надо сказать, что потом в Челябинске все пропало).

Таская, я обессилила, и при посадке на ступеньке поскользнулась и повисла на руках на поручнях, ноги оказались под вагоном уже движущегося поезда. С трудом другие пассажиры втащили меня в вагон. С меня сорвало обувь (были боты, обутые на босоножки), сорвало шапку — как я уцелела, не знаю.

Мы доехали до станции Кармак Тюменской области. Я заболела, у меня была температура 40,2°. Но я была вынуждена ехать на машине до ст. Заводоуспенская (куда родители, не знаю как, уехали ранее). Mеня погрузили на машину доверху загруженную целлюлозой, которую везли на бумажную фабрику (куда папу направили на работу). Я села поверх груза. Посередине дороги меня разбудили, так как я почти висела, ноги были свешены (еще немного и я упала бы с машины и замерзла, мороз был под 40 градусов).

В Заводоуспенске устроиться на работу не было возможности. На две недели меня посылали в лес на лесозаготовку, заработала там отрез красного поплина на платье (тогда это было очень ценным). Через некоторое время меня направили на прокладку железной дороги, там я научилась прокладывать шпалы, «штопать» их и прокладывать рельсы.

Моя сестра проживала во время начала войны в г. Йошкар-Ола Марийской АССР, куда была эвакуирована Ленинградская военно-воздушная академия им. Можайского, в которой работал ее муж старшим преподавателем.

Она вызвала меня к себе, чтобы я могла устроиться на работу в г. Йошкар-Ола. Там я начала свою трудовую деятельность — работала сначала в Верховном Суде Марийской АССР секретарем, затем совмещала должность заведующего секретариатом Верховного суда, секретаря судебного заседания и секретаря суда (в то время не было людей).

Затем я стала работать в прокуратуре республики секретарем следственного отдела, и тогда, под руководством начальника следственного отдела Пчелина Виктора Ивановича, начала расследовать уголовные дела. Затем меня выдвинули на работу в качестве народного следователя. Работа эта началась с изучения мною «азов» следственной работы — я ведь окончила только два курса. Мне приходилось и учиться, и ра ботать.

Работать было трудно, спать было некогда. Работали без выходных, без отпусков.

Почти ежедневно приходилось выезжать на происшествия (на трупы). Я не смогла посмотреть ни одной кинокартины — только начинался киносеанс — раздавался окрик: «Товарищ следователь — на выезд». Было очень тяжело, но я не уставала, я всей душой полюбила следственную работу и отдавала ей все свои силы. Зарплата была 650 рублей в месяц (буханка хлеба на рынке 900 рублей), но мы об этом не думали и не спрашивали, когда прибавят зарплату. 

Во время следствия были насильственные действия со стороны преступников. Однажды я возвращалась домой в 2 часа ночи, на встречу шла группа молодых людей. Я уступила им дорогу (были деревянные мостки и я сошла с них), но они заорали, набросились на меня, оторвали рукава. Мне с трудом удалось вырваться, я побежала, они за мной. Я стала стучать в первый попавшийся дом. Мне открыли дверь, я вбежала и тут же посыпались стекла, они разбили все стекла и скрылись. Их было четыре-пять человек.

Другой случай: я расследовала дело о дезертирстве из школы ФЗО (школа фабрично-заводского обучения). Обвиняемый заметил, что я печатаю постановление о заключении его под стражу. Он начал потихоньку приподниматься на стуле (я это заметила), и когда он побежал, я вскочила и побежала следом (мой кабинет был на 4 этаже), я была в босоножках, на ходу их сбросила. Бежала за ним не менее 2 км. Он бежал, размахивал ремнем и кричал: «Не подходи, убью!» Добежал до одного из домов и вбежал во двор — я за ним. Как выяснилось, он просчитался, думая, что это проходной двор. Стал перелезать через забор, но я его схватила за ноги и мне удалось его повалить. Я села верхом на него, отобрала у него ремень и связала им его ноги. В это время во двор вбежали сотрудники милиции (я кричала, чтобы вызывали милицию, когда бежала за ним) и его задержали.

Помню как выезжала на труп наркома здравоохранения Чернова Николая Ивановича — он был на фронте, получил два тяжлые ранения в ногу, ногу ампутировали. Он страшно переживал, у него была красавица жена Нина Алексеевна (моя тзка), и он решил повеситься в своем служебном кабинете. На столе была обнаружена книга, открытая на странице, где было указано, что надо сделать, чтобы не испугались его вида. Жена после смерти мужа отказалась входить в дом и стала жить у соседей.

Надо сказать, что в первые годы войны инвалиды, оставшиеся без ног и рук, страшно переживали, а потом уже смирились с этим, заявляя: «Счастье, что остались живы».

После окончания войны мне удалось выехать в г. Ленинград для окончания института по вызову института, иначе меня не отпускали.

Но годы войны вселили в меня уверенность в правильно выбранной професии, и я проработала следователем, старшим следователем 57 лет. Вышла на пенсию в 77 лет не по своему желанию.

Сейчас мне 93 года, но большинство расследованных мною дел, даже фамилии обвиняемых, помню.

Не жалею, что была следователем, скучаю по работе: очень интересной, но тяжелой и сложной. Надо только ее любить и честно, добросовестно трудиться, не вступать в сделку со своей совестью.

P.S. Закончила писать, но прочитав, поняла, что получилось просто изложение, где я была во время войны. А война осталась в стороне. А мне так много пришлось пережить: оборонные работы — ежедневные пронзительные сообщения о воздушной тревоге, бесконечные шумы от бреющих полетов самолетов; трехмесячная эвакуация — это не просто. Да, эвакуировались мы из Кондопоги до Тюменской области около трех месяцев — мы ехали на разных баржах, на пароходе и поезде.

На баржах приходилось плыть под открытым небом, и в дождь промокали до костей, высушивалось все на себе. Когда плыли в трюме баржи мы были условно разделены на отсеки, в моем отсеке было 90 человек, лежали почти друг на друге, грязные, немытые, все «овшивели». Иногда причаливали к берегу и получали мизерный паек. Буханки хлеба приходилось разрезать равными ломтиками на 90 частей, делить по крупинкам крупу.

За водой приходилось ходить далеко, так как местные жители в деревнях запирали свои колодцы (эвакуированных было много, а в колодцах вода за лето высохла). А когда возвращались с водой, приходилось идти по грязи, ноги утопали до колен, и почти вся вода расплескивалась при вытаскивании ног из грязи.

Кипятили воду и варили иногда кашу и картошку в самоваре, к счастью мы захватили его из дома с собой. Самовар таскали по всей барже, «счастье» кончилось, когда утопили кран.

Когда подплывали к какой-нибудь деревне, чтобы что-либо приобрести из еды и мне первой попасть в деревню, я спрыгивала в воду, не дожидаясь пока буксир причалит баржу и спустят трап; я доплывала до берега и мокрая бежала в деревню. Прыгая в воду, где у берегов были сброшены разные металлические предметы, я рисковала получить травму. Но, к счастью, видно бог меня берег, я ни разу их не получила. На огородах у местных жителей я выкапывала турнепс (это был корм для скота). Других овощей уже не было. Турнепс мы резали мелкими ломтиками и ели как лакомство (от него потом болел живот).

На лесозаготовках мне приходилось перетаскивать тяжелейшие поваленные деревья и укладывать в штабеля. Я была почти голодной, а ведь при укладке железной дороги приходилось таскать шпалы и металлические тяжеленные рельсы. Когда я ехала из Тюменской области в Йошкар-Ола билетов не было, ехала, сидя на ступеньках поезда, рискуя упасть. А когда попала в вагон, то он оказался угольным. Хотя ехать всего несколько часов, я ехала в нем неделю и без всякой пищи.

От угольной пыли я превратилась в «негритянку». И когда я приехала к сестре в Йошкар-Ола и помылась, переоделась, сынишка хозяйки квартиры сказал: «Тетенька, вы оказывается беленькая, а я думал черненькая».

Ко всему прочему во всех пересадках мне приходилось перетаскивать ящики из-под папирос, наполненные папиными техническими книгами. Сейчас я даже не представляю как я могла это делать.

Всего не напишешь. Ужасно тяжело вспоминать эти тяжелейшие годы войны!