Ветераны Великой Отечественной войны - труженики тыла - Прокуратура г. Санкт-Петербург

Когда началась Великая Отечественная война Мария Фёдоровна принимала участие в строительстве в блокадном Ленинграде баррикад и других оборонительных сооружений, тушении пожаров от бомбежек и обстрелов фашистами города.

С апреля 1942 года служила стажером, следователем военной прокуратуры Московского, а затем Куйбышевского районов.

После Победы почти 36 лет проработала следователем, старшим следователем прокуратур Приморского, Выборгского, Петроградского районов, старшим следователем прокуратуры г. Ленинграда.

С марта 1981 года более 10 лет трудилась в Прокуратуре СССР в должностях прокурора организационно-методического отдела Главного следственного управления, старшего следователя следственной части, следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР.

За военные и трудовые заслуги награждена орденом Отечественной войны II степени, медалями «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», неоднократно поощрялась Прокурором РСФСР и Генеральным прокурором СССР.

Вышла на пенсию в классном чине старшего советника юстиции.

Годы жизни: 26.03.1917 — 07.02.2004

***

Из воспоминаний:

Михаил Скрябин «Во имя человека», Лениздат, 1982 год

Большая жизнь

О том, что началась война, узнали по радио. И сразу оборвалось ребячье лето. Как будто и не было веселых походов, купаний в озере, вечерних костров с песнями и задушевными разговорами. Стали собираться домой. Мария Федоровна не очень беспокоилась о своих подопечных: ведь есть директор дома отдыха «Красные Струги», в котором отдыхали ребята, уж он-то позаботится о них. Не сразу поверила в то, что директор, погрузив в автомашины все ценное имущество и продукты, захватив своих родственников, отбыл, бросив на произвол судьбы детей. Это было непонятно. Дико. Бесчеловечно. Подло. Но разговор с директором (и о директоре) придется перенести на потом, а сейчас…

Маша спокойно, по-деловому позвала ребят, велела им собирать вещи и укладывать в чемоданчики, а сама с двумя мальчиками постарше пошла разведать дорогу. Очень скоро пришлось вернуться обратно: о движении по дороге нечего было и думать, шоссе уже обстреливалось летающими на бреющем полете самолетами врага, горели повозки и машины, по зареву пожаров, уходящему до самого горизонта, было ясно, что путь домой отрезан. Глухие разрывы снарядов и бомб сотрясали землю.

 Испуганной стайкой дети ждали возвращения разведчиков.

— Первую команду отменяю, — строго сказала Мария Федоровна, — чемоданы оставить здесь. Не трусить и не паниковать. Заготовить длинные палки, будем пробираться домой лесом и болотами. Двигаемся цепочкой по одному. Я иду первой. Ни шагу в сторону. Колонну замыкает Коля, мой заместитель.

И все сразу стало на свои места. Есть старший руководитель, который знает, как быть и что делать. В ребячьи головы даже мысли не могло прийти, что сама Машенька (как они ее звали между собой) тоже растеряна, тоже не уверена, что поступает правильно. Может быть, нужно было ждать, когда за детьми приедут? Но она чувствовала, что помощи ждать не от кого.

Первый день похода мало чем отличался от туристских вылазок мирных дней. Более того, необычность продвижения по болотам и зарослям, преодоление опасностей воспринимались ребятами как занимательная игра. Белая ночь придавала походу что-то фантастическое, неповторимое. Короткая ночевка на сухой полянке тоже прошла весело, хотя донимали комары и было прохладно. Костер Мария Федоровна зажечь не решалась, сама осталась «в боевом охранении», а ребята быстро уснули, тесно прижавшись друг к другу.

 Утро следующего дня принесло и первые горести: оказалось, что у многих стерты до волдырей ноги, а потом всем очень хотелось есть. Теперь уже с открытой ненавистью Морозова вспоминала директора, оставившего ребят без куска хлеба, но одной ненавистью не накормишь.

— Ребята, человек может прожить без воды и пищи десять дней, — убеждала она. А дети, пытаясь обмануть чувство голода, все чаще припадали к коричневой от торфа болотной воде.

Лес кончился внезапно. Перед шатающимися от усталости детьми открылось зеленое поле. Рожь успела заколоситься, и, хотя зерна еще были наполнены тягучим молочком, это была пища.

— Только осторожно, не топчите хлебá, — сдерживала Морозова набросившихся на колосья детей. Тогда она даже представить себе не могла, что урожай с этих полей еще несколько лет не будет радовать сердца хлеборобов.

На третий день колонну ребят остановил долгожданный оклик:

— Стой, кто идет?

Они вышли к расположению воинской части, занимавшей оборону.

— Ну, кто из вас главный? — подошел к ребятам командир части.

— Я, — сказала Мария Федоровна.

— Ты? — засмеялся командир. (С измазанного болотной грязью лица на него глядели озорные глаза, по-детски припухшие губы тоже сложились в улыбке.) — Сколько же тебе лет?

— Я помполит директора ФЗУ фабрики «Скороход», мне двадцать четыре года, девичья фамилия Курочкина. Замужем за помощником прокурора Морозовым, — четко, по-военному отрапортовала она и, не выдержав до конца взятого тона, расхохоталась.

Командир густо покраснел.

— Простите… Я решил… Старшина! — закричал он громче, чем это требовалось. — Дать умыться и накормить! — Командиру самому было, наверное, чуть больше двадцати.

Никогда никакая еда не была более вкусной, чем рисовая каша с кусочками мяса, которой поделились с детьми воины этой части. Вечером, сытых, отдохнувших, повеселевших, их погрузили в две теплушки и отправили в Ленинград. Ни грохота зенитных орудий, ни разрывов фугасных бомб, которыми враг бомбил продвигавшийся к городу эшелон, ребята не слыхали. Они крепко спали.

Родители встретили наконец своих потерянных детей. Сколько было слез радости, объятий, сколько говорилось благодарных слов помполиту ФЗУ за доставку детей домой в целости и сохранности!

…Город готовился к обороне. Маше Морозовой предстояло срочно найти свое место в новой обстановке.

Первым движением души было, конечно, уйти на фронт. Кем? Не имеет значения. Среди защитников Ленинграда Морозова не будет лишней. Тем более, что теперь она осталась одна — муж, помощник прокурора Московского района города, уже воюет.

Маша Курочкина, секретарь комитета комсомола фабрики «Скороход», всегда считала, что ей повезло в жизни. Еще бы, вот так просто на одном из комсомольских собраний города встретила Михаила Морозова. Ей, беловолосой, худенькой, скорей маленького, чем среднего роста, Михаил казался огромным. Черные густые брови, волевой подбородок, красивое мужественное лицо. Да разве можно даже подумать, чтобы такой красавец мог ее полюбить! А он сказал: «Ты лучше всех!» И она поверила. Поверила скорее сердцем, чем разумом, и за всю их совместную жизнь никогда не пожалела об этом.

Михаил делился с женой своими тревогами, заботами, и она узнала, что не где-то далеко, на краю света, а рядом еще существуют люди, желающие жить за счет других. И он, Михаил, посвятил свою жизнь борьбе с ними.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — спрашивала Маша. — Будь такой, как ты есть! — шутил Михаил.

В парткоме фабрики было принято решение направить Морозову Марию Федоровну на строительство баррикад Московского района города замполитом. Секретарь партбюро Сергей Федорович Бадаев, побеседовав с ней, предложил стать связной с фронтом в особом отряде. А фронт уже был рядом, подходил к Московскому району. Подступы к нему защищала дивизия народного ополчения, в которой было немало работников фабрики «Скороход». Сколько раз молодому коммунисту Морозовой приходилось бывать в окопах, рассказывать бойцам работе фабрики, изготовляющей для фронтовиков кирзовые сапоги, передавать посылки — теплые вещи, варежки, валенки.

Во время налетов вражеской авиации она поднималась на крыши домов, вместе с жильцами и группами самозащиты тушила зажигательные бомбы и начавшиеся пожары, выявляла и задерживала паникеров и лазутчиков врага. За долгие дни блокады приходилось работать и в отрядах профилактики от эпидемий.

К коммунисту Морозовой присматривался прокурор Московского района Сергей Ефимович Жемковцев. Вначале он стал давать ей различные мелкие поручения, как сотруднице, состоявшей в общественном активе районной прокуратуры, и, очевидно, оценив ее оперативность и мужество при выполнении заданий, однажды сказал:

— Товарищ Морозова, у нас все мужчины ушли на фронт. В прокуратуре остались только я и помощник. Без следователя нам никак нельзя, так как в осажденном городе завелись враги не менее опасные, чем по ту сторону фронта. Я говорю о преступниках, расхищающих и без того скудные запасы продовольствия, мародерах, ракетчиках, наводящих на важные оборонные объекты фашистские самолеты, и прочей нечисти. Идите к нам работать следователем.

— Я не смогу, я не сумею, — растерялась Морозова.

— Сумеете. Я уже давно за вами наблюдаю. Сумеете, — еще раз повторил прокурор. — Ну, а поначалу будем помогать.

Одним из первых дел, порученных военному следователю прокуратуры Московского района Морозовой, стало хищение продуктов в кафетерии. Хищение в особо крупных размерах. Все туже сжималось кольцо блокады, в городе начинался голод, люди умирали в своих холодных квартирах, прямо на работе, а тут…

Мария Федоровна вот так, с глазу на глаз, с преступниками столкнулась впервые. С чего начинать? Она не имела никакого юридического образования, многие слова, термины, которыми ее напутствовал прокурор района, слышала впервые, а от нее требовалось доказать виновность матерых преступников, умеющих прятать «концы в воду», изъять и вернуть голодным людям похищенные у них продукты.

Прокурор свое обещание о помощи молодому следователю сдержал. Ревизор Равенский помог составить план расследования, научил, как организовать снятие натурных остатков, провести работу по проверке изготовления обеденных блюд, уточнить раскладку. Все это выполнялось с помощью сотрудников милиции. Было установлено, что недостает большого количества таких продуктов, как мясо, масло, консервы. Эксперт Белоцерковский подсказал, какие требуется выполнить экспертизы, кого в первую очередь нужно допросить. По представлению следователя были вынесены постановления о производстве обысков, начиная с квартиры шеф-повара кафетерия грузной немолодой женщины Г.

Первый в своей жизни обыск Морозова проводила, превозмогая отвращение к людям, совершившим это преступление. Повар чем-то напоминала директора дома отдыха «Красные Струги». Воспоминания о трех страшных днях, проведенных с голодными ребятами в лесах и болотах, заставляли искать похищенные продукты с особой тщательностью. Комнату за комнатой проходила Морозова в сопровождении двух понятых, жильцов этого же дома, заглядывая под дорогую мебель, делавшую из квартиры подобие комиссионного мебельного магазина, простукивая стены и подоконники, и все безрезультатно. Чем ближе обыск подходил к концу, тем более торжествующие взгляды бросала на следователя хозяйка квартиры. Почему? Почему злость, сочившаяся из узких, заплывших жиром щелок-глаз, сменилась торжеством? Не опыт, не знание дела, а какое-то врожденное чутье подсказывало, что это неспроста. Обыск стал похож на детскую игру, когда один из играющих ищет спрятанный предмет, а остальные наводят его возгласами: «…Холодно… тепло… горячо…»

«Горячо» стало, когда Морозова взялась за дверную ручку туалета. Хозяйка вскочила из вольтеровского кресла и рванулась к следователю. Мария Федоровна едва успела проскользнуть внутрь. Самый беглый осмотр помещения подсказал: здесь. Все полы в трехкомнатной квартире были паркетные, в коридорах линолеум, а в туалете — плохо обструганные доски.

Морозова пригласила понятых и с помощью сотрудника уголовного розыска принялась вскрывать пол. Две доски поддались очень легко. Перед глазами присутствующих предстали ряды аккуратно установленных банок со свининой, говядиной, сгущенным молоком.

— Изымайте, — коротко распорядилась следователь и сама отметила, что применила ранее неизвестный термин. Не вынимайте или выгружайте, а именно — изымайте.

Пока сотрудники милиции с помощью понятых поднимали на поверхность бесчисленные консервные банки, Морозова продолжала осмотр туалета. На стенах метлахская плитка белого цвета. Вот в одном месте не совпадают линии соединения. Нет, звук от простукивания молоточком не изменился. Значит, просто неаккуратная работа. Дальше, выше, ниже! И вдруг глухой гул, гул пустоты. Значит, еще один тайник. Морозова выпрямилась, смахнула со лба капельки пота и указала на подозрительную стену сотрудникам милиции:

— Будем вскрывать.

— Прекратите! Кто дал вам право ломать квартиру! — завопила хозяйка и телом своим закрыла стену туалета.

— Гражданка, освободите помещение, — подошел сотрудник уголовного розыска.

— Только через мой труп, — взвизгнула хозяйка и грузно опустилась на пол, закрывая доступ к злополучной стене.

— Что ж, и это возможно. Меру наказания установит суд, — холодно сказала Морозова.

— Здесь все мое! Всю жизнь копила, чтобы обеспечить старость, а вы… — Хозяйка залилась непритворными слезами, жирное тело ее сотрясалось от бурных всхлипываний.

Морозова поймала себя на том, что горе этой женщины не вызывает в ней ничего, кроме омерзения и еще непонимания, на каком удобрении прорастает такой страшный эгоизм, откуда в нашей действительности появляются эти люди?

В тайнике между двойными стенами на крючьях висели покрытые испариной копченые окорока. Колбасы. От них исходил одуряющий запах. У Морозовой задрожали руки. Каждое утро ее старшая сестра, продолжавшая вместе со средней работать на «Скороходе», делила на три равные части полученный по карточкам хлеб. Она не разрешала съедать весь хлеб в один присест и заставляла растягивать двести пятьдесят граммов черного, плохо пропеченного хлеба на целый день. Голодная тошнота подступила к горлу. Едва справившись с головокружением, Морозова подошла к хозяйке квартиры:

— Я думаю, теперь вы скажете, где прячете деньги, вырученные за товар, и приобретенные на них ценности? Чтобы не портить такую прелестную квартиру, — добавила Морозова.

— Грабители, — прошипела толстуха.

— Наверное, припрятаны в другом месте, — предположил милиционер.

Да, видимо, придется провести еще не один допрос, но деньги и ценности должны быть обнаружены и изъяты. В прокуратуре следователя ожидал Жемковцев.

Не успела она переступить порог, как он пригласил ее к себе в кабинет и сказал:

— Только что от второго повара вернулись с обыска товарищи из милиции. Им пока ничего обнаружить не удалось, а это не соответствует нашим данным. Попробуй провести повторный. Может, тебе и повезет.

В квартире второго повара, тоже пожилой женщины, был беспорядок. Она находилась дома. Дома была и ее старая мать. Обе сидели за столом и пили чай, никак не ожидая повторного визита. Морозова присела к столу и вдруг увидела, что у старухи из-под платья выпирает какой-то предмет.

— Что это у вас? — спросила Морозова и только хотела дотронуться, как старуха неожиданно бодро вскочила со стула и засеменила в спальню.

— Корсет, не видишь что ли! — на ходу бросила она, стараясь плотно прикрыть за собой дверь.

— Одну минуточку. — Нога следователя оказалась между дверей. — Вот и хорошо, тут и побеседуем.

Пригласив женщину-понятую, она произвела личный обыск. Это пришлось делать тоже впервые.

В «корсете» оказалось несколько десятков тысяч денег в пачках, обернутых вокруг живота.

Жемковцев, посылая Морозову на повторный обыск, оказался прав. Первый обыск был проведен поверхностно. Кроме денег в квартире было обнаружено много ценностей, которые не могли быть приобретены честным путем.

По делу кафетерия пришлось привлечь не только руководящих поваров. В хищениях оказались замешанными и директор, и повара-раздатчики, и бухгалтер, и многие другие.

— Поздравляю, — пожал руку Морозовой прокурор. — Для первого дела можно поставить оценку «отлично».

Скоро о молодом следователе Московского района заговорили и в других районах, и в городской прокуратуре. Она самостоятельно вела дела по хищениям и даже по убийствам с целью грабежей. И все ей удавалось. Конечно, дело было не в какой-то сверхъестественной прозорливости, а в очень ответственном отношении к своим обязанностям и редкой трудоспособности, мужественности. Маша Морозова в бесстрашии не уступала воинам, защищавшим колыбель революции.

…В белом маскировочном халате ползет по первому снегу маленькая женщина. Оттого что под халатом ватник, ползти неудобно, хочется взять да и покатиться, вроде чурбачка. Но нельзя отрываться от земли: вокруг посвистывают пули, то тут, то там с противным визгом рвутся мины. Да и не покатишься — на спине рюкзак с подарками воинам. А на груди пакет от секретаря райкома, который связная обязана передать командиру части. И потом тем же путем обратно. Смерти она не боялась. Случалось, что многие девушки гибли, так же, как она, добираясь на передовую с посылками работниц фабрики фронтовикам, а ее пули миновали. И потом в эти дни смерть всегда ходила рядом с жителями города на улицах во время вражеских налетов, обстрелов да и в холодных нетопленых домах, откуда голод каждый день уносил все больше человеческих жертв. Обидно, конечно, умереть, не дожив до победы, умереть, когда нужно еще столько сделать. Да и о своих надо позаботиться — мать совсем плохо себя чувствует, а маленькая дочь Светланка ждет не дождется маму в детском саду. Там тоже голодно, а мама от себя кусочек урвет и принесет дочурке.

Два раза в доме Морозовых была настоящая радость. Приходил муж. Похудевший до черноты и от этого казавшийся еще выше, он с горечью смотрел на свою превратившуюся в девочку-подростка жену. И с любовью. И с гордостью.

— Все женщины заменяют своих мужей-фронтовиков. До помощника прокурора я пока не доросла, а следователем быть стараюсь, — счастливо смеялась Маша.

Михаил приносил что мог из фронтового пайка.

— Ешь, пожалуйста, смотри, на кого ты похожа: пичужка, а не женщина, — говорил Михаил.

А когда он с опустевшим рюкзаком на плече снова растворялся в ночи, продукты перераспределялись Машей: банка тушенки — сестрам, хлеб — матери, а сахар и десяток конфеток — Светлане в детский сад. Ведь там она не одна, пусть поделится с ребятами. А сама? Не пропадет — из клея можно сварить студень, из хвои — витаминный отвар.

Когда стало ясно, что она снова должна стать матерью, рекомендации избавиться от ребенка Морозова категорически отвергла. А может, это все, что осталось от Михаила? Война ведь! Всякое может случиться.

Не перенеся голода, умерла мать. Светлану пришлось поместить в круглосуточный детсад. А сама легла в больницу. На весь родильный дом оказалось всего четыре женщины. Родился сын, Толя. (Так они давно мечтали с Михаилом назвать будущего сына.) К ужасу своему, Маша поняла, что у нее нет молока. Нянечка поила ребенка соевым отваром. Ребенок кричал, метался, организм требовал материнского молока. А через два дня в родильный дом попала фугасная бомба, расколов здание пополам. Роженицы и дети чудом остались живы, но врач вынуждена была отправить их по домам. Это было, пожалуй, самое трудное время для молодой матери: ребенок был болезненным и хилым, он так и жил на соевом отваре, который ему отпускался в больнице.

Маша Морозова продолжала борьбу не на жизнь, а на смерть с расхитителями продовольствия, спекулянтами, лазутчиками, которые голодом пытались задушить жителей блокадного города, задушить детей, и в том числе ее маленького сына. Г

олод сказывался. У Маши началась цинга, стали выпадать зубы. А за самоотверженную работу, за возвращение государству большого количества похищенных ценностей Марии Федоровне Морозовой в 1943 году присвоили первичное звание — младшего юриста.

Грустно было Марии Морозовой расставаться с привычным Московским районом, но в Куйбышевском и прокурор, и помощник ушли на фронт и ее, как опытного следователя, перевели в военную прокуратуру Куйбышевского района, размещавшуюся в одном здании с прокуратурой города на улице Белинского. Здесь отпраздновала она день Победы и встретила вернувшегося с фронта мужа.

— Не смотри на меня, я страшная, — просила она.

— Ты у меня лучше всех, — говорил Михаил, высоко подбрасывая сохраненного женой сына.

Блокада и сейчас давала о себе знать — умерли брат Маши и его жена, в семье Морозовых появилось еще двое детей. Мальчик и девочка на правах родных поселились в квартире Морозовых. А потом родились еще два мальчика — Андрей и Алеша. Семья жила дружно. Все — и взрослые, и дети — имели свои «трудовые участки» по дому, учились. А мама без отрыва от работы тоже получала образование — сначала окончила Ленинградскую юридическую школу, затем с отличием курсы усовершенствования следственных работников.

Юридическая грамотность подкрепляла большой практический опыт. И понемногу повелось, что расследование «глухих» дел, не раскрытых другими следователями, стали поручать Марии Федоровне. В дружеском кругу ее в шутку называли «охотницей за глухарями».

Теперь некоторые дела Морозовой поручал сам прокурор города.