Сухарев Александр Яковлевич - Генеральная прокуратура Российской Федерации

Родился 11 октября 1923 года. в с. Малая Трещевка Землянского района Воронежской области. Учился в школе, пятнадцатилетним подростком начал трудовую деятельность слесарем на Воронежских авиазаводах, продолжал учился в вечерней школе.

В июле 1941 года был призван в Красную Армию, окончил ускоренный курс Воронежского военного училища связи, боевое крещение принял командиром взвода связи 237 стрелкового полка 69 стрелковой дивизии в марте 1942 года на Западном фронте под Юхновом. Потом воевал на различных фронтах заместителем командира роты связи, начальником связи полка, штаба полка, участвовал в Курской битве, форсировании Днепра, операции "Багратион" по освобождению Белоруссии и других. 10 сентября 1944 года при форсировании реки Нарев в Польше был тяжело ранен в бою. Закончил войну на Висле.

Демобилизовавшись в январе 1946 года, работал воспитателем в общежитии железнодорожного стройучастка.

В 1947-1959 годах трудился на ответственных должностях в аппаратах Железнодорожного райкома ВЛКСМ г. Воронежа, Воронежского обкома ВЛКСМ и ЦК ВЛКСМ, в 1959-1970 годах - в Управлении делами ЦК КПСС. В 1950 году окончил Всесоюзный юридический заочный институт.

В 1970-1988 годах был первым заместителем Министра юстиции СССР, затем Министром юстиции РСФСР.

В феврале 1988 года назначен первым заместителем Генерального прокурора СССР, и уже в мае этого года - Генеральным прокурором СССР.

В 1991-2006 годах работал заместителем, первым заместителем директора науке, директором НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ – начальником управления методического обеспечения Генеральной прокуратуры РФ.

Он действительный государственный советник юстиции, Заслуженный юрист РСФСР, Заслуженный работник прокуратуры Российской Федерации, Почетный работник прокуратуры, доктор юридических наук, профессор.

За боевую доблесть и трудовые заслуги награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны I степени (двумя), Отечественной войны II степени, Красной Звезды, Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени (двумя), "Знак Почета", Дружбы народов, «За заслуги перед Отечеством» IV степени, многими медалями, в том числе «Ветеран прокуратуры»; знаками «За безупречную службу», «За верность закону» I степени, Почетной грамотой Совета Федерации Федерального собрания Российской Федерации.

От окопного связиста до полкового штабиста

Битва под Москвой, Курская огненная дуга, Днепровское сражение и Наревский плацдарм под Варшавой – все это незабываемые вехи моей ратной биографии. И если годы стирают детали памяти о войне, то 65 лет изо дня в день о них напоминают рваные рубцы и швы на моем изрешеченном снарядами теле.

О войне много сказано как правды, так и беспардонной лжи. Поделюсь и я своей правдой о цене Победы, за которую советские люди заплатили 27 миллионами жизней. Вот они, миллионы лежащих в земле советских людей, – истинные герои Великой Отечественной войны.

В середине декабря 1941 года меня, молодого лейтенанта из Самарканда, куда эвакуировали наше Воронежское военное училище связи, направили в пригород Ташкента, где в это время формировалась 69-я стрелковая дивизия. Там получил назначение командиром взвода связи 237-го стрелкового полка. Все находились в приподнятом настроении – только что, в ночь на 13 декабря по радио прозвучало сообщение Совинформбюро о провале немецкого плана окружения и захвата Москвы. Наконец-то, после долгого отступления и тяжелых поражений советские войска нанесли сокрушительный удар по врагу, отбросили его от Москвы и продолжили наступление, освобождая все новые районы и населенные пункты.

Фронт ждал подкреплений, поэтому формирование новых частей и соединений шло ускоренным темпом. В полной мере это касалось и нашей дивизии, командиром которой стал комбриг Михаил Андреевич Богданов. Наш стрелковый полк возглавил майор Иван Савельевич Пруцаков, военкомом стал батальонный комиссар Владимир Иванович Секавин.

К дивизионным связистам отношения я не почти имел. Мне хватало хлопот и со своим взводом, личный состав которого, равно как и всего соединения, представлял собой настоящий интернационал. Мало того, что некоторые бойцы мне, безусому восемнадцатилетнему лейтенанту, как говорится, в отцы годились, так еще значительная часть солдат были призваны из глухих казахских и узбекских кишлаков и аулов, не знали русского языка и были малограмотные. А ведь связь – дело тонкое, здесь требуются технические знания, сообразительность и инициатива, развитое индивидуальное мышление и способность к взаимодействию.

Связисты, да еще саперы – это люди, которые вдобавок ко всей тяжести пехотной службы («Пехота! 100 верст прошел – еще охота!») должны исполнять свои, весьма специфические функции, от которых зачастую зависит общий исход боя и жизни сотен и тысяч людей, ибо связь – это глаза и уши командования, это нервная система войны, по которой навстречу друг другу идут донесения и приказы и без которой нельзя ни принять решения, ни осуществить замыслы и действия. Поэтому пришлось попотеть, обучая своих подчиненных, где иной раз требовался переводчик. Но через некоторое время все же научились взаимопониманию, а бойцы овладели основными навыками.

Недолго грело нас солнце Узбекистана. В феврале 1942 года солдаты приняли присягу, получили зимнее обмундирование и эшелонами двинулись на фронт. Правда, нашу часть не сразу отправили на передовую. Прибыв в Тулу, о стойкость защитников которой недавно разбились все наступательные усилия 2-й танковой армии Гудериана, дивизия училась ведению боя, получала технику и вооружение, пока в марте не двинулась снова в путь. Пешком и на колесах, через Алексин и Калугу, мимо брошенных гитлеровцами при поспешном отступлении автомашин, подбитых орудий и сгоревших танков, наша часть прибыла на выжженную землю Смоленщины. Дивизия вошла в состав 50-й Армии генерала Болдина, дравшейся с немцами на Западном фронте.

Боевое крещение дивизии предстояло принять на участке, где сложилась очень тяжелая обстановка. После освобождения Калуги 50-я Армия наступала на Юхнов с целью деблокировать войска 33-й Армии и оперативной группы генерала Белова, которые прорвались к Вязьме, но в результате неожиданного немецкого контрудара оказались отрезанными от основных сил фронта. В ходе ожесточенных боев нашим войскам в начале марта удалось срезать юхновский выступ и освободить город Юхнов. Однако соединиться с частями 33-й Армии не получилось. 20 марта Ставка вновь приказала восстановить коммуникации войск, сражающихся в тылу врага. 50-я Армия была пополнена четырьмя стрелковыми дивизиями, в том числе и нашей. Армия получила задачу овладеть Варшавским шоссе – основной питающей артерией немецкой группы армий «Центр». До начала наступления оставалось еще некоторое время для учебы. Но поступил приказ о выдвижении нашей дивизии на левый фланг Армии для прикрытия стыка с войсками соседнего Брянского фронта. Наступление в условиях весенней распутицы, таяния снегов и вскрытия рек представлялось не реальным, и вскоре было прекращено.

Талый снег, липкая грязь и ледяная вода – вот базовые элементы, из которых состоял в это время мир. И в эту стылую хлюпающую жижу, когда негде было ни обогреться, ни обсушиться, немцы сожгли все окрестные населенные пункты, нам надо было окапываться, готовить оборонительный рубеж. Мы оказались отрезаны от собственных тылов, продовольствие и боеприпасы доставлялись на руках за 20 километров. Иногда доходило до того, что хлеб и патроны нам сбрасывали по ночам с самолетов, словно мы были десантниками или партизанами где-то глубоко в тылу противника, а не занимали позиции всего в 200 километрах от Москвы.

Только к середине мая ситуация более или менее улучшилась, в связи с чем активизировались и боевые действия. Подразделения нашего полка предприняли разведку боем в направлении деревни Лощихино, разрушили несколько дзотов, взорвали склад с боеприпасами, ворвались в деревню, забросали гранатами вражеский узел связи и перерезали телефонные провода. Без потерь не обошлось, поэтому комдив приказал возобновить боевую учебу. По очереди один полк выводили во второй эшелон, а в других два батальона несли боевое дежурство. Готовили снайперов, истребителей танков, минометчиков, пулеметчиков. Повышали квалификацию и мои радисты, телефонисты и светосигнальщики.

На нашем участке продолжались бои местного значения. То мы, то немцы ради тактического улучшения своих позиций время от времени предпринимали атаки, сопровождавшиеся артподготовкой и авианалетами. Грохотали взрывы, трещали пулеметные очереди, падали убитые, но линия фронта оставалась практически на том же месте – такова реальность позиционной обороны. В июне 1942 года пришел приказ о назначении лейтенанта Сухарева заместителем командира роты связи.

А в это время на юге разворачивались события, имевшие решающее значение для хода войны. Потерпев поражение под Москвой, гитлеровцы задумали новое стратегическое наступление, целью которого было овладеть донецким углем и кавказской нефтью. Первой целью этого плана был захват Воронежа, после чего немцы собирались двигаться дальше на Сталинград и Кавказ. Частично это им удалось, однако наши войска отстояли воронежское левобережье, сорвав сроки гитлеровского стратегического наступления, и спутав карты врага.

По скупым сведениям информационных сводок я понимал, что город, где работал и учился, превратился в арену яростных схваток, а моя малая родина захвачена врагом. Беспокоили мысли о судьбе родных и близких.

Чтобы сковать противостоящего противника и не дать возможности вражескому командованию перебрасывать новые силы на Волгу и Кавказ, войска вели активные разведывательные действия. Батальоны полка продолжали разведку боем, участвовали в схватках за господствующие высоты, которые порой даже приходилось взрывать с помощью подкопов. Не расслаблялись и немцы. Так, 7 октября противник открыл сильный артиллерийский и минометный огонь по всему участку обороны нашей дивизии. В этот раз мы впервые услышали скрежетание шестиствольных реактивных минометов – немецкого ответа на наши «Катюши» (на фронте эти вражеские установки прозвали «Иванами»). Целых полтора часа немцы громили и утюжили наши позиции, выпустив не менее 7 тыс. снарядов и мин. В результате многие оборонительные сооружения были разрушены, а линии связи повреждены. Потребовалось срочно их восстанавливать. Делать это связистам пришлось под огнем наступающего противника, который атаковал позиции всех стрелковых полков и вклинился в нашу оборону. Восстановить положение удалось лишь с большим трудом, не сразу и не полностью.

В конце октября комдива вызвали в штаб Армии и приказали готовить дивизию к обороне на широком фронте. В связи с этим боевые порядки перестраивались, оборудовались новые оборонительные позиции, и если весной блиндаж, окопы и траншеи рыли в жидкой грязи, то теперь приходилось буквально вгрызаться в окаменевшую от ранних холодов замерзшую землю. Но главное, необходимо было отражать атаки врага, контратаковать, не давать ему покоя, прощупывать оборону противника на новом участке. В одной из таких разведывательных вылазок довелось участвовать и мне.

Командование требовало любой ценой добыть «языка», и ротный политрук старший лейтенант Медников, вчерашний начальник собаководческого отделения номерного предприятия, выстроив подразделение, долго и нудно ораторствовал, призывая не щадя жизни ворваться во вражеские окопы и во что бы то ни стало взять и доставить пленного, желательно офицера. Закончив свою пламенную речь, он пожелал удачи в бою и, между прочим, скороговоркой спросил, будут ли просьбы у бойцов. Подняв руку вверх, громко заговорил могучий, в овчинном полушубке, сибиряк Бурундуков – один из моих связистов. Он недовольным голосом сказал: «Товарищ политрук, я готов привести вам любого «языка», но накормите же меня хотя бы раз досыта!». (Нашего довольно скудного рациона этому рыжеватому богатырю, конечно, не хватало). Щупленький Медников немедленно отреагировал: «Товарищ Бурундуков, два шага вперед! Роте – повзводно разойтись!». После разносных нотаций сибирскому «бузотеру» была создана боевая разведгруппа, а я вместе со своим связистом Бурундуковым должен был обеспечивать связь. Полночный бой с врагом оказался скоротечным. Приблизившись к переднему краю противника, бойцы ворвались во вражеский блиндаж. Одним из первых бросился великан-сибиряк Бурундуков. Когда через мгновения в блиндаже оказался и я, то увидел, что Бурундуков, прошитый автоматной очередью, лежал распластанный на земле, с зажатой в правой руке тяжелой телефонной катушкой, а рядом валялся немец с размозженной головой. Живого пленного взять не удалось и, впопыхах захватив документы противника, своих раненых и убитого Бурундукова, мы вернулись в расположение части.

Вот из таких эпизодов, зачастую, состояли наши боевые будни: удачи и провалы, радости и страдания, смешное и страшное. То, что не получилось в тот раз у нас, получилось у других. Но можно смело сказать, что свою задачу – сковывать части противника, не давать ему возможности снимать их с Западного фронта и перебрасывать под Сталинград, где в это время решалась судьба войны, мы выполняли с честью.

Правда, у высших инстанций на это было свое мнение, и по какой-то причине, скорее из-за военных неудач января – марта 1943 года все командование 69-й стрелковой дивизии было смещено: на место комдива Богданова прислали моложавого полковника Ивана Александровича Кузовкова, до этого занимавшего должность заместителя начальника штаба армии. Сменили и подвергли экзекуции не только комдива, но и комиссара дивизии В.Г. Журавля. Время было отчаянное и суровое, не терпящее никаких послаблений и оплошностей. Вместе с солдатскими «щепками» секли и по командным кадрам.

14 февраля 1943 года наша дивизия поступила в распоряжение Донского фронта, ровно на следующий день переименованного в Центральный, который возглавлял герой Сталинграда Рокоссовский. Зимнее стратегическое наступление советских войск продолжалось. Особенно напряженная борьба развернулась за Курско-Орловский плацдарм. Наша дивизия была придана для усиления 65-ой Армии, районом сосредоточения которой назначили Ливны.

Прибыли туда только в 20-х числах февраля. Войска двига­лись по единственной автогужевой дороге через бесконечную метель и огромные сугробы, подчас по пояс в снегу. Станковые пулеметы, минометы и боеприпасы несли на себе, артиллерия и машины отстали. Автотранспорта у нас и так было мало, не хватало почти полови­ны положенных по штату лошадей. Личным составом дивизия была укомплектована только на 70 процентов, не доставало пулеме­тов и трети другого автоматического оружия, но фронт не мог ждать, и мы шли на передовую с тем, что имели.

Переход был тяжелейший. Что значит в пургу и 40-градусный мороз, неся на плечах тяжеленное снаряжение и вооружение, преодолевать по тридцать - сорок километров в сутки! Спать приходилось в буквальном смысле на ходу. Помню, как в один из переходов задремал так глубоко, что когда колонна повернула налево, я по инерции продолжал двигаться прямо и очнулся, только получив сильнейший удар в нижнюю челюсть оглоблей двигавшейся навстречу санной повозки. Опрокинутый этим ударом на землю, вскочил страшно разозленный и даже выхватил пистолет для пущего устрашения ездового. Но тот оказался не робкого десятка и отреагировал на мою злость ударом ременного хлыста, после чего ус­корил ход и скрылся из виду. Подобные формы фронтового общения встречались нередко - тут было не до любезностей и светского этике­та. Мне это помогло выйти из уже ставшего хрониче­ским полусонного состояния, а расхохотавшаяся медсестра, которой я поведал о своем злоключении, помогла своими примочками снять опухоль с распухшего и посиневшего лица молодого лейтенанта.

Наконец-то долгожданный привал. Слышу команду: «Разойтись на ночлег!». Ночуем мы в только что освобожденном селе Комаричи близ города Севска, название которого через полгода получит наша 69-я стрелковая дивизия. Вместе со своими связистами и старшиной роты оказываюсь в скромной, но гостеприимной хате, несмотря на все то разорение, что оставили за собой изгнанные оккупан­ты. Мы потчуем хозяев твердыми, как камень, галетами и припрятан­ной старшиной на всякий случай банкой тушенки, хозяева угощают нас солеными огурцами, капустой, картошкой в мундире. Едим всласть, давно не пробовали деревенских разносолов. Зато ночью, укрытые толстыми «лежниками», то есть шерстяными покрывалами домашней выработки, не можем заснуть из-за бесчинствующих блох и клопов. От этой новой муки избавляет только команда вестового, объявляющего скорый сбор. Дви­гаемся в сторону Севска. Опять снежные заносы и бесконечные нале­ты вражеской авиации, при которых приходится разбегаться врассып­ную по снежной целине, и каждый раз на снегу остаются лежать уби­тые и раненые товарищи.

И так день за днем, вплоть до праздничного Дня Советской ар­мии, отметить который нам в этот раз не пришлось. Праздновать было некогда, на следующий день Центральный фронт перешел в наступ­ление, так что прибывающие войска вводились в бой с марша. 69-я стрелковая дивизия прикрывала правый фланг армии на стыке с Брян­ским фронтом. Выброшенные вперед авангарды захватили ряд насе­ленных пунктов и обороняли их до тех пор, пока не подошли осталь­ные части, подвергнувшиеся на марше неоднократным бомбовым ударам немецких «юнкерсов». Утром 26 февраля у нас уже была про­водная связь со штабом армии. Командир дивизии получил приказ развивать наступление на Дмитров-Орловский. Требова­лось поддержать активными действиями прорыв конно-стрелковой группы генерала Крюкова, конники которой только что освободили Севск и продвину­лись далеко на запад, достигнув реки Десны.

Задача оказалась непростой. Когда в бой вступил наш полк, до города оставалось всего пять-шесть километров. Хотя мы продолжали атаковать в течение нескольких недель, взять Дмитров-Орловский так и не удалось. Противник при поддержке авиации, артиллерии и танков непрерывно контратаковал, так что от­дельные наши батальоны даже попадали в окружение и им приходи­лось пробиваться к своим. В окружение попала и группа генерала Крюкова (кавалерийский корпус и две лыжно-стрелковые бригады). Только с помощью деблокирующих ударов 2-ой танковой и нашей 65-ой ар­мий ей удалось с большими потерями вырваться из окружения и отой­ти к реке Сев, где она и закрепилась. Тяжелейшие бои продолжались вплоть до двадцатых чисел марта. За проявленные в боях отвагу и мужество дивизию наградили ор­деном Красного Знамени.

Мои ратные старания тоже не остались незамеченными. В кон­це марта 1943 года меня назначили, как писали тогда в приказах, «на вакантную должность с повышением» - командиром роты связи полка. Видимо, это в некоторой степени вскружило мне голову (как же, я подчинялся теперь непосредственно командиру пол­ка) и подвигло на некоторые инициативы, а лучше сказать - необду­манные, лихаческие поступки, один из которых едва не закончился трибуналом.

В роте связи, как и в других частях, о чем уже говорилось, служили люди разных национальностей, степени боевой и специальной подготовки, возрастных категорий. А связисты, как правило, отличались более зрелым возрастом. По нашей роте можно было судить о многонациональном составе, пожалуй, всей дей­ствующей армии. В ней были представители всех 15 республик и крупных народностей, но превалировали узбеки и казахи, где форми­ровалась дивизия, а также украинцы и белорусы, где нам предстояло воевать.

И вот, в один из дней наступления, я увидел странную картину. При выходе из освобожденного села по колено в снегу стояла отдаю­щая честь шеренга фашистов. Приблизившись, я увидел, что это окоченевшие и убитые. Эта удивительная панорама, одновременно комичная и гротескно ироничная, вызвала во мне прилив гордости за русский теркинский юмор, и я тоже решил отличиться. На ночном привале полка у меня созрела идея установить впритык к вражеским окопам трубу громкоговорителя, с помощью которой можно было бы организовать ежедневное пропагандистское воздействие на противника и склонить немцев к добровольной сдаче в плен.

В свои замыслы посвятил только двух связистов - технически образованного Чижа, 30-летнего сержанта из Западной Украины, и рослого русского телефониста, которые горячо одобрили почин и на­чали готовить снаряжение. К началу сумрачного зимнего вечера, об­лачившись в маскхалаты и встав на лыжи, навьюченные снаряже­нием, мы двинулись к намеченной цели. И хотя местность была болоти­стой, но глубокий снег и мороз, а также ветвистый лес позволили нам без особых усилий преодолеть нейтральную полосу незамечеными. А дальше инициативу взял в свои руки опытный Чиж. Пользуясь за­тишьем, нарушающимся лишь редкими ружейно-пулеметными вы­стрелами, он предложил поставить агитустановку прямо под носом у немцев, и сам вызвался протянуть провод кабеля и закрепить громко­говоритель в укромном месте. А чтобы не демаскировать установку хождением, он попросил нас оставаться на месте с кабельной катуш­кой для контроля и регулирования движения провода. Согласившись с предложенным вариантом и почувствовав ровное движение кабеля, мы успокоились и стали ожидать реакцию противника. Лишь через 15-20 минут участились выстрелы, с обеих сторон полетели освети­тельные ракеты, но скоро все снова утихло.

Остановка вращения кабельной катушки и, особенно, обрезанный конец провода, который мы с легко­стью подтянули к себе, насторожили меня. Пройдя по следам, проло­женным Чижом, начал полушепотом звать сержанта, но все бесполезно. Техустановки на месте также не оказалось. Вернувшись к то­варищу, стал обдумывать, что же случилось. Моя попытка более громко обратиться к Чижу обернулась чередой вспышек осветитель­ных ракет и продолжительным минометным обстрелом. С полупустой катушкой мы вырвались из лесной опушки и со страхом помчались в штаб полка. Растолкав полусонного комсорга капитана Никитина, рассказал о случившемся. Предвидя возможные неприятные по­следствия, он посоветовал ничего не говорить замполиту Секавину, а утром до­ложить всю правду командиру полка и уполномоченному СМЕРШа. Трудно передать мое состояние, которое испытал в течение двухдневного разбира­тельства этого происшествия. А на третий день мы услышали со стороны противника усиленный, быть может, тем самым громкоговорителем, предательский голос Чижа, призывавшего солдат и офицеров нашего полка к добровольной сдаче в немецкий плен. Таким образом, моя за­тея с «агиттрубой» реализовалась так, как и в страшном сне не мог себе представить. Но мне повезло, что командиром полка оказался до­брый и бесстрашный Горбунов, будущий Герой Советского Союза, выступивший, как и комсорг, Никитин, в защиту незадачливого разложенца вражеских солдат. Дело закончилось суро­вым нагоняем.

Причиной первого неудачного эпизода моей бое­вой биографии мне думается, стала хвастливая самонадеянность. Она касалась не только отдельных молодых людей, но я бы сказал, всего одержимого молодого поколения. С одной стороны, патриотическое воодушевление, радость первых побед, с которой не утративший ком­сомольского пыла старший лейтенант Сухарев решил убедить нахо­дящихся в центре России оккупантов бросать оружие и бежать сда­ваться в плен; с другой стороны - хладнокровно обдуманное, подго­товленное предательство. Что самое для меня удивительное - сегодня находятся люди, готовые не только едко иронизировать по поводу са­моотверженных усилий партии и комсомола в защите Родины, но и оправдывать предателей, подобных сержанту Чижу.

О войне сказано немало правды, написаны прекрасные романы и сняты замечательные фильмы. Особенно сильными мне представля­ются «Судьба человека» Михаила Шолохова и «Горячий снег» Юрия Бондарева. Однако сегодня в средствах массовой информации встречается немало выдумок и лжи, унижающей достоинство и память погибших. Война - тяжелое испытание во всех смыслах этого слова, и недаром один год на фронте засчитывается за три года мирного труда. Война показалась мне нескончаемо долгой и изнурительной, но она испыта­ла меня физически и закалила духовно, научила правде жизни. И те боевые эпизоды, что запали мне в память, ценны не сами по себе, а тем, что являются отражением ре­альности целой советской эпохи, сконцентрированным в годах воен­ного лихолетья, которые никто и никогда не имеет права забывать.

Вспоминается эпизод из моей фронтовой жизни, когда моя фантазия привела еще к одному «геройскому» поступку. В те дни и недели после беско­нечного сидения в «активной» обороне наконец-то мы начали наступле­ние. Будучи в штабе полка, стал свидетелем телефонного разговора подполковника Горбунова с дивизионным начальством. Разговор шел на повышенных тонах. Вышестоящее командование упрекало коман­дира полка в медленном продвижении, топтании на месте перед фак­тически оставленным немцами крупным населенным пунктом. А Гор­бунов, как мог, оправдывался, просил подкрепления и поддержки ар­тиллерии. Начальственный разнос привел добродушного по характеру подполковника в такое раздражение, что он грохнул трубкой об стол и по-солдатски выругался. Видя и слыша все это, решил как-то помочь своему командиру. Созрела мысль, никому не говоря, отправиться по дороге, ведущей к злополучному селу, приблизиться, насколько воз­можно, и понаблюдать ситуацию. В бинокль хорошо были видны не только дымящиеся хаты на окраине, но и другой широкий шлях (населенный пункт стоял на перекрестке дорог, что и придавало ему стратегическое значение), по которому неторопливо двигались отхо­дящие немецкие части. Хорошенько рассмотрев происходящее, вер­нулся назад и зашел к первому помощнику начштаба полка капитану Суржикову, чтобы рассказать об услышанном мной неприятном раз­говоре Горбунова с командиром дивизии и о только что увиденном отступлении немцев из села, которое мы на утро собирались штурмо­вать. Капитан, склонявшийся к признанию правоты комдива, с инте­ресом воспринял информацию. Он вынул из планшетки топографическую карту, и мы вместе стали рассматривать замысловатый план села, сто­явшего на перекрестке грунтовой и шоссейной дорог. «Да, заманчи­вый узел, надо бы его разведать перед грядущем боем», - заключил Суржиков. Согласившись, спросил его, а что нам мешает заранее выяснить намерения врага? Тем более, если судить по увиденному в бинокль, они, похоже, настроены отступать. Загоревшись иде­ей опередить соседние полки, капитан с готовностью откликнулся на предложение ближе к вечеру пойти с группой разведчиков в деревню, разведать ситуацию и доложить об этом расстроенному командиру полка.

Не говоря никому о задуманной акции, мы сформировали груп­пу из шести подвернувшихся солдат и с наступлением темноты в маскхалатах двинулись в сторону села. По дороге нагнали еще четы­рех вооруженных солдат-узбеков, двигавшихся в том же направлении с целью попытать счастья в добыче чего-нибудь съестного. Разбив­шись попарно, озираясь по сторонам, вплотную подошли к край­ним домам деревни. Отдельные хаты, подожженные со всей немецкой педантичностью в строго шахматном порядке, полыхали ярким пла­менем, освещая широкую улицу. Это сияние мешало разглядеть уце­левшие дома и оборудованные под ними огневые точки замаскиро­ванных амбразур. Я вел группу слева, а Суржиков решил пойти с ос­тальными солдатами правой стороной. Но меня, как магнитом тянуло к самим домам, не подававшим признаков жизни. Пре­дельно осторожно, оглядываясь на шедших позади солдат, подкрал­ся вплотную к дому. Интуиция не обманула - через мгновение показалась широкая амбразура дзота, но в тот же миг я столкнулся с огромным немцем, задремавшим в тепле, волнами распространявшем­ся от горящих строений. Фриц от неожиданности испугался и неисто­во заорал в темноту, однако быстро очухался, схватил автомат и, оце­пенев, замешкался. Я же выхватил дрожащей рукой пистолет, выстре­лил, промахнулся и, не дожидаясь ответной автоматной очереди, бро­сился наутек по освещенному участку дороги, по которой вслед за мной бежал, паля на ходу, немец. Миновав последний уцелевший дом, оглянулся назад и на белом снежном фоне увидел удаляющуюся в сторону другого края села черную фигуру. Возможно, незадачливый фашист не столько преследовал меня, сколько бежал на свою «холод­ную» точку на шоссе, которую самовольно оставил, чтобы обогреться. Тем временем в селе, где по-прежнему полыхал пожар, взлетали раке­ты и гремели винтовочные выстрелы, трещали очереди из автоматов и пулеметов, огненные пунктиры трассирующих пуль метались из сто­роны в сторону.

Запыхавшись, прибежал в штаб и доложил командиру полка о сложившейся в целом благоприятной обстановке, имея в виду пред­полагаемый отход противника. Он с интересом выслушал доклад и спросил: «А где же Суржиков?». Я честно рассказал о нашей обоюд­ной инициативе и высказал убеждение, что вскоре вернется и он. То­гда решительный Горбунов, переспросив о нахождении немцев и получив обнадеживающий ответ, тут же позвонил командиру первого батальона, расположенного на опушке леса невдалеке от штаба полка, приказал встретиться со мной и немедленно выдвинуть штурмовую разведгруппу, чтобы еще раз прощупать противника перед намеченным на раннее утро решающим боем за село.

Воодушевленный распоряжением комполка, мигом примчался в батальон, помог комбату в комплектовании группы и обеспечении ее связью, так что вскоре наш «предрассветный» десант двинулся к селу. Приблизившись к первому уцелевшему дому примерно на 200 метров, мы неожиданно оказались под ураганным огнем противника. Видимо, немцы были встревожены нашим ночным походом и настороженно ожидали последующих действий. Появились первые раненые. Комбат связался с командиром полка и получил приказ окопаться. Бой развернулся нешуточный, и лишь к вечеру силами не разведгруппы и не батальона, а всего полка со средствами усиления нам удалось с немалыми потерями овладеть опорным пунктом обороны противника. Когда вошли в село, немногочисленные остававшиеся там жители подтвердили наши разведывательные прогнозы. Оказалось, что немцы действительно готовились к отходу, но встревоженные действиями разведгруппы, укрепились на противоположном конце села, подтянули силы и оказали ожесточенное сопротивление. В результате полк потерял немало бойцов. Капитан Суржиков со своей группой пропал без вести – возможно, обследуя правую сторону горящего села, попал в засаду и мог погибнуть. Единственным утешением было освобождение села, являвшегося важным узлом обороны немцев, где мы неожиданно встретились с теми самыми узбеками, пересидевшими целые боевые сутки в подвальных разносолах первого уцелевшего дома. Вот кому повезло, так повезло – на войне, как я уже говорил, трагическое и комическое порой идут рука об руку.

Стремясь взять реванш за поражения под Сталинградом, на Дону и Северном Кавказе, вернуть стратегическую инициативу и изменить ход войны в свою пользу, военное командование гитлеровской Германии спланировало провести летом 1943 года крупную наступательную операцию под кодовым названием «Цитадель». Местом наступления был избран Курский выступ. Отсюда советские войска могли нанести удар по смежным флангам групп армий «Центр» и «Юг» и прорваться в центральные районы Белоруссии и Украины. Но, с другой стороны, и немецкие войска здесь нависали над флангами Центрального и Воронежского фронтов Они имели удобную возможность для двустороннего охвата советской группировки с дальнейшего развития наступления на юг или северо-восток. Фашистское командование возлагало большие надежды на новые тяжелые танки «Тигр» и «Пантера» и штурмовые орудия «Фердинанд». В свою очередь, советское командование, разгадав замысел противника, приняло решение измотать его в оборонительной операции, а затем перейти в контрнаступление с целью освобождения Донбасса и всей Левобережной Украины. Задачей Центрального фронта было оборонять северную часть Курского выступа, отразить наступление противника, обескровить его войска, а затем разгромить немецкую группировку в районе Орла.

5 июля 1943 года ударные группировки немецко-фашистских войск перешли в наступление. Главный удар врага в полосе Центрального фронта пришелся по войскам 13-й Армии. В полосе 65-ой Армии противник нанес отвлекающий удар по позициям 18-го стрелкового корпуса, а именно 149-ой и нашей 69-ой стрелковых дивизий. Встреченные шквальным огнем, гитлеровцы залегли и вскоре отошли, но вечером того же дня подвергли нашу оборону сильному артиллерийскому и минометному обстрелу. В течение следующих нескольких дней немцы раз за разом атаковали позиции дивизии, но были отбиты и понесли большие потери. К 10 июля войска Центрального фронта отразили наступление противника и заставили его отказаться от попыток прорваться к Курску с севера. В тот же день к нам приехал командующий 65-й Армией генерал Павел Иванович Батов, который вручил дивизии орден Красного Знамени. Теперь наша 69-я стрелковая дивизия была дважды Краснознаменная. На торжественном построении полковник Кузовков, чеканя слова, от имени всего личного состава заверил командарма, что дивизия выполнит любую боевую задачу и приложит все силы для скорейшего разгрома врага. Очень скоро эти слова пришлось подтверждать делами и, думается, мы исполнили свое обещание

С 15 июля войска Центрального фронта от обороны перешли к наступлению с задачей пробиться к Орлу. 65-я Армия силами 18-го стрелкового корпуса вела бои за Дмитровск-Орловский, где проходило шоссе, по которому противник подбрасывал под Орел свои резервы. Места были нам знакомые – не далее как в марте мы неделю за неделей поднимались в атаки, так и не взяв города. Но теперь все было иначе. 7 августа корпус прорвал оборону врага, а уже 12 августа Дмитровск-Орловский был освобожден от оккупантов. Спустя несколько дней наша дивизия, прекратив преследование отступающего противника, была переброшена в район Севска, где мы, опять-таки, уже воевали весной, но больших успехов не добились. Части заняли позиции в двух километрах от города 17 августа. В тот же день приказом по дивизии я был назначен помощником начальника штаба полка по связи вместо выбывшего по ранению капитана Могилевцева. Название должности вскоре сократили до «начальника связи полка», что, понятно, прибавило гордости 20-летнему капитану Сухареву.

Впрочем, почивать на лаврах новоиспеченному офицеру полкового штаба было некогда. Гитлеровцы превратили Севск в мощный узел сопротивления. Все холмы, на которых стоит город, представляли собой сильно укрепленные опорные пункты, связанные между собой единой системой огня. Путь к ним преграждала река Сев и ее заболоченная пойма, со всех сторон простреливаемая артиллерийским и пулеметным огнем противника, с наблюдательных пунктов которого, оборудованных на колокольнях многочисленных городских церквей, все наши позиции были как на ладони. Штурмовать город в лоб означало понести большие потери и не гарантировало успеха, поэтому командарм решил обойти Севск с севера силами 18-го стрелкового корпуса. Командир корпуса генерал Иванов приказал нанести главный удар силами 37-ой гвардейской и 246-ой стрелковой дивизий, а нашей дивизии предстояло преодолеть широкую, сильно заболоченную, пересеченную многочисленными каналами и протоками пойму реки Сев и овладеть населенными пунктами Стрелецкая Слобода и Новоямское, прикрывая ударную группу корпуса от возможного контрудара врага.

Наш комдив вместе с дивизионными специалистами разработал план преодоления «долины смерти», как прозвали в дивизии трехкилометровой ширины пойму. Идея заключалась в том, чтобы преодолеть пойму за время 45-минутной артподготовки под прикрытием дымовой завесы, затем форсировать саму реку Сев, сбить противника и ворваться в Стрелецкую Слободу. Понятно, что такая операция требовала тщательнейшей подготовки, на которую ушло ни много, ни мало десять дней, а лучше сказать, суток, так как работы велись днем и ночью под огнем. В восемь часов утра 26 августа орудия и минометы открыли ураганный огонь по обороне противника. С первым же залпом подразделения дивизии бросились вперед. Наступательный порыв 237-го стрелкового полка был настолько высок, что пойму мы проскочили всего за полчаса, еще до окончания артподготовки, и по сигналу начали вброд форсировать Сев. Пришедшие в себя немцы встретили нас минометным и пулеметным огнем, но вскоре их снова прижали к земле появившиеся в небе штурмовики. Через два часа наши бойцы уже вели бой на улицах Стрелецкой Слободы, а к концу дня было занято и Новоямское. В пробитый дивизией коридор были введены другие части Армии, и вечером 27 августа над Севском взвилось красное знамя. Немцы ввели в бой сильные резервы и в течение следующих дней беспрестанно контратаковали наши позиции, но безуспешно. В третий раз захватить Севск им не удалось.

31 августа 1943 года по радио было передано радостное для нас сообщение: приказом Верховного Главнокомандующего за прорыв сильно укрепленной полосы обороны противника в районе Севска 69-я стрелковая дивизия удостоилась почетного наименования Севской, всем бойцам и командирам за отличные боевые действия объявлялась благодарность. Вечером того же дня небо столицы озарилось разноцветным фейерверком торжественного салюта. А 17 сентября, ровно месяц спустя после моего назначения начальником связи полка, приказом по Армии капитан Сухарев был награжден орденом Отечественной войны II степени. Чтобы многословно не расписывать, за какие же деяния меня удостоили этой высокой награды, процитирую подписанный подполковником Горбуновым наградной лист: «Во время боевых операций 26.8.43 г. – 29.8.43 г. под дер. Стрелецкая и Новоямское Севского района Орловской обл. отлично организовал бесперебойную работу всех видов связи. Все время находился на передовой линии и лично руководил установлением связи между подразделениями. Под ураганным огнем противника воодушевлял бойцов на быстрое исправление ее порывов на линии …. В результате хорошо налаженной связи было обеспечено бесперебойное управление боем». Так или иначе, я гордился и своим первым орденом, и своей лептой в общую победу.

Тем временем 65-я Армия развивала наступление, гнала немцев к Днепру там, где встречались земли России, Украины и Белоруссии. Жители освобожденных сел и городков радостно приветствовали войска Красной Армии, зазывали в свои дома, рассказывали о перенесенных ужасах фашистской оккупации. О том, с каким врагом приходилось воевать, говорит следующий факт: когда батальоны 237-го стрелкового полка очистили от немцев деревню Собич, гарнизон которой имел на вооружении минометы, артиллерию, танки и бронемашины, как рассказали местные жители, отступающие гитлеровцы, не теряя времени на то, чтобы похоронить или забрать своих убитых, побросали их трупы в горящие постройки. Однако ни отчаянная злоба, ни мощное вооружение, ни неприступные укрепления фашистов не могли сдержать наступательного натиска советских воинов. 12 сентября части нашей дивизии форсировали Десну и захватили плацдарм на западном берегу реки. Несколько суток шли ожесточенные бои с яростно контратакующим противником, пехоту которого поддерживали мощные «Фердинанды», но и это не спасло немцев. Их сопротивление, в конце концов, было сломлено. 16 сентября в Москве в честь войск, успешно форсировавших Десну, был произведен торжественный салют, и в числе отличившихся соединений вновь упоминалась 69-я стрелковая дважды Краснознаменная Севская дивизия.

Впереди был «Восточный вал» – стратегический рубеж обороны немецко-фашистских войск, который они начали создавать еще с весны 1943 года, а после поражения на Курской дуге оборудовали с повышенной интенсивностью. Наиболее важными звеньями обороны противника были реки Сож, Днепр и Молочная, и именно к Сожу двигались соединения армии Батова. Отходящий враг цеплялся за каждый населенный пункт, а условия местности – густые леса и обширные болота – препятствовали применению нашими войсками танков и тяжелой артиллерии, так что основная тяжесть боев легла на плечи стрелковых войск. И все же к концу сентября части нашей дивизии вышли к реке Сож и в ночь на 29 сентября приступили к её форсированию. Зацепиться за противоположный берег сначала удалось только одному батальону полка. Враг обрушил на маленький плацдарм лавину огня, одна атака сменяла другую, но наши держались, несмотря ни на что. 1 октября здесь погиб начальник штаба полка капитан Прозоров. Меньше полутора месяцев довелось мне прослужить его помощником. Переправившись вместе с батальоном, он передавал по рации в штаб дивизии данные об обстановке, когда его в упор расстреляли прорвавшиеся немецкие автоматчики. К концу дня в живых на плацдарме осталось лишь десять бойцов. Наконец пришла подмога, Сож форсировали и другие подразделения полка. И на этот раз гитлеровцы не смогли помешать переправе. На следующий день с героями плацдарма встретились приехавшие в дивизию писатели Константин Симонов и Илья Эренбург. Побеседовав с отличившимися бойцами и командирами, обещали поведать стране о героях севцах.

А вскоре севцы понадобились на другом более сложном и горячем участке. По решению командования Центрального фронта два корпуса 65-ой Армии были перегруппированы южнее с задачей форсировать Днепр в полосе действий 61-ой Армии, войска левого фланга которой сумели преодолеть водную преграду, а на правом произошла заминка.

Есть замечательные слова Гоголя о том, как чуден Днепр при тихой погоде и что редкая птица долетит до его середины. Так вот, погода была ненастная октябрьская и у нас отсутствовали крылья, тогда как местом назначения была даже не середина, а правый берег великой реки, превращенной захватчиками в непреступную твердыню их Восточного вала. Форсировать Днепр нашей дивизии предстояло в районе местечка Радуль, где ширина реки достигает 400 метров, а перед рекой расстилается заболоченный луг. На высоком западном берегу (песчаные откосы по 12-16 метров) немцы оборудовали две линии траншей, соединенных ходами сообщения, многочисленные огневые точки пристреляли каждый метр, населенные пункты и отдельные постройки были приспособлены к длительной обороне. Особенно сильно укреплена расположенная на крутой высоте деревня Щитцы, которую и предстояло штурмовать подразделениям дивизии. Специальных десантных средств не было. На берегу с помощью местных жителей удалось собрать с полсотни старых, полугнилых лодок, на которые установили пулеметы, в то время как солдат штурмовых групп обучали гребле и управлению на близлежащем болотце.

Утром 15 октября вместе с началом артподготовки под величественные звуки песни Фрадкина «Ой, Днiпро, Днiпро...», полившиеся из установленного на берегу мощного репродуктора, и под прикрытием дымовой завесы десантные батальоны вместе с соседями стали двигаться вперед. Когда немцы поняли, что происходит и открыли ураганный огонь из всех видов оружия, штурмовые группы уже высаживались на противоположном берегу. Захватив плацдарм, бойцы в течение дня отбили около 25 яростных контратак противника, обеспечив тем самым переправу основных сил дивизии. На следующий день стрелковые полки начали прорыв немецкой обороны, захватив Щитцы и ряд других населенных пунктов. Ожесточенные схватки продолжались около недели, в результате захваченный плацдарм был значительно расширен, однако вторую полосу немецкой обороны – так называемые «надвинские позиции», куда враг стянул до пяти дивизий, преодолеть не удалось. Тем не менее, значение прорыва крупнейшей водной преграды было настолько велико, что 50 солдат и офицеров 69-ой стрелковой дивизии за форсирование Днепра были удостоены звания Героев Советского Союза. Пятьдесят Героев! Цифра говорит сама за себя – такого в нашей боевой истории еще не было. И недаром командующий 65-й Армией генерал Батов в своих воспоминаниях особо отметил: «Днепр был для 69-й венцом. А раньше, начиная с Севска, – упорное восхождение к этому выдающемуся подвигу. На каждом рубеже дивизия делалась лучше, организованнее, собраннее, формируя в себе качества идущей впереди».

А идти было куда: оккупанты все еще удерживали за собой немалую часть нашей Родины, так что впереди лежало задуманное Ставкой освобождение Правобережной Украины и Белоруссии. Уже то, что 20 октября 1943 года Центральный фронт был переименован в Белорусский (а Воронежский, Степной, Юго-Западный и Южный, соответственно, в 1, 2, 3 и 4-й Украинские), говорило о дальнейшем направлении предстоящих наступательных операций. И они не заставили себя долго ждать. В полдень 10 ноября войска Белорусского фронта перешли в решительное наступление. Ломая сопротивление врага, подразделения 69-й стрелковой дивизии продвигались вперед. Бойцов и командиров воодушевляло сознание того, что все меньше родной земли остается в руках захватчика, но при этом мы испытывали и горечь утрат. 15 ноября в деревне Смогордино погиб, подорвавшись на мине, начальник связи дивизии подполковник Николай Васильевич Коломейцев, замечательный человек и большой знаток своей боевой специальности. Он был с нами с момента формирования стрелковой дивизии в Ташкенте и встретивший безвременную кончину на земле Белоруссии. А 4 декабря в дивизии чествовали героев Днепра. Для вручения высоких наград приехали командарм генерал Батов, член Военного совета генерал Радецкий и командир 18-го стрелкового корпуса генерал Иванов. Среди получивших звезду Героя Советского Союза был и командир полка подполковник Горбунов, который выступал с ответным словом, В тот же день нашего комдива Кузовкова, ставшего к тому временем генерал-майором, назначили командиром 95-го стрелкового корпуса, Командовать дивизий вместо него стал генерал-майор Иосиф Иустинович Санковский.

Сразу после Нового 1944 года началась подготовка к очередному наступлению – продолжалось освобождение Полесья. 8 января наша дивизия атаковала оборону противника между деревнями с характерными белорусскими названиями Козловичи и Домановичи и спустя несколько дней сломила сопротивление врага. Запомнились мне эти деревни еще и тем, что за них я получил свою вторую боевую награду – орден Отечественной войны I степени. За эти бои, завершившиеся освобождением городов Калинковичи и Мозырь, понятно, наградили не только меня, но и многих других. Более того, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 января 1944 года 69-я стрелковая дивизия была награждена орденом Суворова 11 степени.

С боями и потерями мы продолжали теснить врага до середины апреля, медленно продвигаясь вперед по залитым полой водой болотам Полесья. Весна 1944 года наводила меня на воспоминания о весне 1942 года, когда мы совершали разведвылазки в стан врага в сырых лесах Подмосковья и Смоленщины. Здесь, в Беловежском полесье, слякоти и жижи под ногами было, пожалуй, не меньше, но теперь мы находились не в 200 километрах от Москвы, а в 100 километрах от далекого Бобруйска, и не оборонялись, а наступали, освобождая нашу землю и наших людей. И это не просто привычный оборот речи.

Под местечком Озаричи подразделения нашей дивизии обнаружили три немецких концентрационных лагеря, где содержалось тридцать три с половиной тысячи стариков, женщин и детей (только детей в возрасте до 13 лет было более пятнадцати тысяч), почти поголовно зараженных сыпным тифом. Лагеря, все подступы к которым гитлеровцы заминировали, представляли собой открытую площадь, обнесенную колючей проволокой. Никаких построек, даже землянок или шалашей не было, охрана расстреливала каждого, кто пытался развести костер, чтобы обогреться. Находясь в таких нечеловеческих условиях, люди ежедневно умирали сотнями. Несколько суток подряд службы нашего дивизионного тыла мыли, кормили, оказывали первую медицинскую помощь бывшим узникам. Благодаря самоотверженной работе военных медиков были спасены десятки тысяч жизней и предотвращена опасность эпидемии сыпного тифа среди гражданского населения и в войсках.

На этот раз в активной обороне 65-я Армия стояла на южном участке белорусского выступа, или «балкона», как называли его гитлеровские стратеги. Этот глубоко вклинивавшийся в расположение советских войск выступ служил для противника важнейшим стратегическим плацдармом, удерживая который, немцы прикрывали подступы к Польше и Восточной Пруссии и сохраняли устойчивое положение в Прибалтике и Западной Украине. Поэтому удержать «балкон» гитлеровцы старались любой ценой. Особенно тщательно был оснащен первый рубеж под условным названием «Пантера», где против одного из участков как раз располагались наши позиции. Первая оборонительная полоса состояла из двух-трех линий, а каждая из них включала в себя две-три сплошных траншеи, соединенных ходами сообщения и прикрытых проволочными заграждениями, минными полями и противотанковыми рвами. Не менее прочной оказалась многотраншейная вторая полоса обороны. Сооружено множество дотов, дзотов, бронеколпаков, блиндажей с перекрытием в пять-шесть накатов, укрепляленных железобетонными плитами. Пехота скрывалась в глубоких подземных щелях – «лисьих норах». Крупные населенные пункты немцы превратили в узлы сопротивления, а Витебск, Орша, Бобруйск, Могилев, Борисов и Минск приказом Гитлера были объявлены укрепленными районами.

План советского Верховного командования по освобождению Белоруссии получил кодовое название «Багратион». Наступление было решено начать одновременно на нескольких участках с целью расчленить и разгромить по частям войска противника. Особое значение придавалось ликвидации наиболее мощных группировок в районах Витебска и Бобруйска и стремительному продвижению на Минск с целью окружения и ликвидации основных сил немецкой армии «Центр». Наступать должны были войска 1-го Белорусского фронта под командованием генерала Рокоссовского, а координацию его действий с соседями осуществлял заместитель Верховного главнокомандующего маршал Жуков.

Жуков и Рокоссовский в сопровождении командарма Батова и комкора Иванова 7 июня 1944 года прибыли на дивизионный НП и долго изучали оборону противника. Визит столь высоких гостей не прошел незамеченным; многим было ясно, что готовится крупное наступление. Это стало вполне очевидным, когда через день Батов и Иванов снова приехали в дивизию и в течение трех последующих суток буквально облазили весь участок обороны, побывав во всех полках и побеседовав с бойцами, призванными из этих мест и потому знающими секреты полесских болот. Как вспоминал позднее сам командарм, «Перед наступлением наша армия стояла в полосе, сплошь покрытой лесами. Множество небольших рек с широкими поймами, каналы и топкие болота. Места исключительно трудные для маневра. Немецко-фашистское командование использовало эти особенности местности и создало сильную, глубоко эшелонированную оборону полевого типа. Однако были в ней и слабые стороны, армейская разведка и штаб их обнаружили. Дело в том, что противник поддался мысли, будто здешние болотные топи непроходимы для войск, и главные силы поставил в районе Паричей, где ждал нашего удара. Конечно, это направление было заманчивым. Участок местности сухой и не имеет водных преград. Но на паричском направлении не достичь высокого темпа продвижения. Господствующие высоты – у врага, плотность его огневых средств велика. Наступать под Паричами значило бы нести тяжелые потери. Поэтому при выборе направления главного удара все больше привлекали внимание болота на левом фланге и в центре оперативного построения армии, где располагался 18-й корпус».

Наступать по болотам, да еще с тяжелой техникой – дело невиданное, однако на то и русская смекалка: для передвижения по топям сделали специальные «мокроступы» – нечто вроде широких лыж, сплетенных из лозы. Было придумано и много других специальных средств и приемов. В нашей дивизии также трудились саперы, прокладывая по ночам гати через болото, да и все остальные подразделения и службы активно готовились к наступлению.

За день перед общим наступлением на фронте в четыре с половиной сотни километров была проведена разведка боем. Ее цель - скрыть направления главных ударов и заставить немцев подтянуть основные силы на передний край, нанести им максимальный ущерб силами артиллерии и авиации. Рано утром 24 июня загрохотали орудия (более 200 стволов на километр фронта), ударили «катюши» и тяжелые минометы, и вслед за огневым валом в атаку пошли батальоны. Наш полк штурмовал вражескую оборону в районе деревни Радин и, несмотря на кинжальный огонь немецких пулеметов, стремительно прорвал первую полосу и двинулся дальше. Уже спустя два дня армейские подразделения вышли к Березине, а к утру 28 июня наша дивизия освободила город Осиповичи – железнодорожный центр, через который шло снабжение всей немецкой 9-й армии. Окруженная под Бобруйском 40-тысячная группировка гитлеровцев лишилась последней надежды на помощь извне. В Бобруйском котле оказалось 6 дивизий – и это те самые немцы, которым на протяжении первых двух лет войны столько раз удавалось окружать советские войска! Но с тех пор мы многому научились, многоопытный Рокоссовский и молодой талантливый Черняховский (командующий 3-м Белорусским фронтом) переиграли гитлеровских генералов и осуществили блестящую боевую операцию.

По своему стратегическому замыслу Бобруйская операция не имеет аналогов в истории военного искусства, прежде всего в плане филигранной синхронности применения танковой, воздушной и артиллерийской атаки в лесисто-болотистой местности и преодоления крупных водных преград. Ее оригинальность связана с психологической хитростью танковых проходов в местах, откуда противник в силу простой логики не ждал и не мог ждать наступления и окружения. За окружение и уничтожение бобруйской группировки противника И.Д. Черняховский стал генералом армии, а К.К. Рокоссовский получил маршальскую звезду. Многие получили награды, в том числе и автор этих строк.

Отдельные довольно крупные группы немцев пытались прорваться из окружения по шоссе на Минск, которое шло через Осиповичи, но были разгромлены и пленены. В связи с этими событиями мне вспоминается один довольно примечательный случай. Ранним утром в начале июля, утомленный походными боями, я мертвецки заснул в связистской двуколке в надежде на охрану автоматчиков. А на рассвете вдруг ощутил аккуратный толчок в плечо, открыл глаза и, увидев перед собой вооруженного немца, почти остолбенел. Спрыгнув со своего импровизированного ложа, сапогом двинул спящего моего охранника и неистово заорал, поливая из автомата очередь за очередью. Немец мигом рванул от меня и побежал в сторону от опушки леса, где я увидел целую шеренгу в мундирах мышиного цвета. Овладев собой, вместе с двумя своими автоматчиками, я подбежал вплотную к немцам и, увидев их с оружием, жестами распорядился сложить автоматы в одном месте. Тут же, обращаясь к пленникам, спросил их по-немецки: «Кто из вас социал-демократы?». Почти все хором загалдели: «Я, я!». Тогда приказал наблюдавшему за этой сценой нашему связисту-автоматчику принести громкоговоритель – «агитационную трубу» и, взяв ее в руки, на ломаном немецко-русском наречии призвал их обратиться к своим окруженным собратьям с призывом здраво оценить безнадежность положения и сдаться в плен. Повторил дважды, шесть пленных подняли руки. Больше охотников не нашлось, но и этого было достаточно, так как приборов у нас имелось всего пять комплектов, так что один аппарат пришлось выдать двум немцам в совместное пользование.

Пожелав «добровольным» агитаторам успеха, взглянул на часы – стрелка приближалась к шести утра, так что фронтовой «рабочий день» уже начался. Сдавшиеся в плен немцы встали по команде в строй и, ведомые мной и автоматчиком, направились в близлежащую деревню, где вчера остановился штаб полка. При виде пленных никто особенно не удивился. Доложив замкомандира полка о произошедшем, не преминул проинформировать его об акции с агиттрубами. Задумавшись, он спросил, уверен ли я в сохранности аппаратуры? Это меня озадачило, так что я с нетерпением ждал исхода, надеясь на лучшее, но не исключая и подвоха. Время тянулось, как назло, медленно, перевалило уже за полдень, а «агитаторы» все не появлялись. Но вот в третьем часу дня из лесу выплыл немец, который, не дожидаясь приказа «Хенде хох!», сам заблаговременно поднял руки. За ним появился еще один, другой, а дальше побитые гитлеровские вояки повалили сдаваться в плен целыми толпами. Вернулись мои немецкие «социал-демократы» с громкоговорителями, правда, не все: не дождались тех двоих, ушедших вместе с одной агиттрубой. Может, передумали сдаваться в плен, а может, напоролись на пулю какого-нибудь матерого эсэсовца. Так или иначе, моя невольная инициатива в отличие от многих предшествующих оказалась удачной. Перед новым командиром полка майором Константином Иосифовичем Кротом я показался вполне «на коне».

Однако немцы становились «паиньками» лишь в совершенно безвыходных ситуациях, умнели они только от свирепого битья, так что ратных дел впереди оставалось у нас еще предостаточно. 69-я стрелковая дивизия продолжала наступать и, форсировав под сильным огнем противника реку Щара, вышла к Барановичам. Город был взят штурмом. Корпус Иванова и наша дивизия двинулись на Слоним, и здесь перед нами снова оказалась та же река Щара, текущая замысловатыми изгибами, и опять преодолеть водную преграду оказалось весьма непросто из-за сильнейшего огня противника. Тем не менее, и Слоним сдался на милость победителя. Вечером следующего дня московское радио передало приказ Верховного Главнокомандующего, где уже в седьмой раз упоминалась 69-я стрелковая дивизия. Москва отметила это событие торжественным салютом, а новый командир полка представил меня к очередной боевой награде – ордену Боевого Красного Знамени.

Получил я этот орден только в конце августа, когда дивизию вывели во второй эшелон. Этому предшествовали многие значимые события – и радостные, и печальные. В середине июля 237-й стрелковый полк освободил город Беловежу в знаменитой Беловежской Пуще и с боями устремился к Западному Бугу. Мы возвращались к этой же родной границе через три драматических года, выметая подлых захватчиков. Наш полк достиг Западного Буга, переправился через реку и захватил плацдарм на противоположном – когда-то польском, а теперь немецком, берегу. Государственная граница СССР была восстановлена! Правда, сделано это было лишь на участке в 12 км по фронту. Наша дивизия находилась на самом острие глубокого клина, который 65-я Армия вогнала в оперативное построение врага, тогда как другие соединения отстали, а по дивизионным тылам бродили разрозненные группы гитлеровцев. Противник, озверевший от нашей «дерзости», решил любым путем сбросить дивизию с плацдарма. 22 июля до 800 фашистов прорвались через наши боевые порядки и атаковали штаб полка. Батальоны в этот момент были далеко впереди, к штабу как раз начали подтягиваться тыловые службы и санрота. Расположившись в теплый погожий день на опушке густого леса вблизи большого продолговатого пшеничного поля, офицеры штаба и связные, чувствуя себя на седьмом небе, разделись, сняли сапоги и стали помешивать в котелках наваристую кашу. Вдруг дозорный штаба подбежал к стоянке и закричал: «В ружье! По полю идут вооруженные немцы!». С криками «Хайль Гитлер!» пьяные головорезы шли напролом, стреляя разрывными пулями по кустам, где залегли штабные и тыловики.

Драться пришлось всем. Командир полка майор Крот лично руководил боем. Помню, как он перебегал от одной группы к другой с пистолетом в руке, весь в крови от полученного ранения. Схватка была неравной, вплоть до рукопашной, но мы держались в течение нескольких часов, уничтожив полсотни гитлеровцев. Когда патроны подошли к концу, остававшиеся в строю бойцы и командиры вновь сами бросились в рукопашную с криками «Ура!!!», чтобы имитировать якобы полученное подкрепление. В этом эпизоде на моих глазах погибло 27 офицеров – за всю войну не видел ничего более героического и трагического. Враг был отброшен, но на земле вперемешку с немецкими трупами лежали тела наших убитых товарищей. Продвинувшись немного вперед, наткнулся на тело моего лучшего друга по училищу и войне старшего лейтенанта Володи Шестакова, которому гитлеровцы успели вырезать на груди очертания ордена Красой Звезды и выколоть глаза. Эта страшная картина настолько потрясла меня, что впервые за всю войну заплакал и долго не мог остановить рыдания. Такова реальность войны.

Переправившись вброд через Западный Буг, мы впервые двинулись назад. Настроение подавленное. Кто-то из офицеров, предчувствуя неминуемую гибельную встречу с танками противника, предложил партизанский метод выживания – врассыпную, однако это намерение было отвергнуто. Решили идти организованно, той же дорогой, что шли сюда, и пробиваться с боем к своим. Правда, чем дальше углублялись, тем больше встречалось отдельных всадников совсем не кавалерийского вида и подозрительно «отставших» от своих частей офицеров. Шли медленно, напряженно, нервничая, и только необычайная щедрость обозных поваров, предлагавших полные котелки супа и каши, немного скрашивала общее настроение. Прорываться было намечено на болотистом труднопроходимом участке, где немцы не могли сполна использовать танковый замок. По пути выхода из окружения сталкивались не только с отставшими от своих частей одиночками. Но впритык к гибельной гати лоб в лоб наткнулись на подразделение вооруженных чешских сателлитов, врагов, обдумывавших свою дальнейшую судьбу. Мы их склоняли к разуму и реализму, но, на всякий случай, разоружили без единого выстрела. А нас спасала эта единственная километровая гать, по которой мы и бросились в атаку навстречу шквалу огня вражеских пушек и пулеметов. К счастью, немецкий танковый заслон опоздал, наши части дивизии прорвались из окружения, недосчитавшись сотни бойцов и командиров. Ожесточенные бои продолжались еще неделю, пока подтянулись наши лихие танкисты, в результате немцы дрогнули и стали отступать. 13 августа 69-я стрелковая дивизия вновь форсировала Западный Буг и вышла на польскую территорию. Ранее выбывшего по ранению майора Крота сменил подполковник Михаил Ефимович Шкуратовский, который решил выдвинуть капитана Сухарева на должность начальника штаба полка, о чем он и его замполит майор Никитин уведомили меня официально. В качестве исполняющего обязанности начштаба я стал спешно осваивать новые для себя виды и участки работы, связанные с планированием наступления.

В конце августа поступил приказ: прорвать оборону противника, форсировать реку Нарев в районе города Пултуск и захватить плацдарм. Утром 3 сентября заговорила артиллерия, заскрежетали неуловимые «катюши», в воздух поднялись бомбардировщики и штурмовики. Смертоносный огонь сравнял с землей передний край обороны врага, и наша пехота при поддержке танков и самоходок рванулась вперед. Ломая сопротивление противника, подразделения дивизии к середине дня достигли реки Нарев и с ходу форсировали ее. Немцы подтянули резервы и начали контратаковать, стремясь сбросить нас с плацдарма. Завязались упорные, кровопролитные бои. Наш плацдарм на западном берегу Нарева командование противника, и сам Гитлер рассматривали как «пистолет, направленный в сердце Германии» и делались попытки ликвидировать его любой ценой. Ожесточенные бои продолжались более месяца, и самыми тяжелыми для меня были первые дни назначения, вновь испеченного полкового начштаба.

10 сентября 1944 года, в разгар жестокого боя, когда полк нес очень большие потери, командир полка приказал мне и замполиту Никитину во что бы то ни стало переправиться на восточный берег. Собрать там всех, кто может держать оружие: писарей, ездовых, поваров, медиков, одним словом всех, кого только найдем, и переправить их на плацдарм. Нарев напрямую простреливался немцами с высокого берега, и мы решили на конях стремительно проскочить к реке по мелкому оврагу и через глубокие бровки выбраться на заросший кустами левый берег. Однако нашей задумке не суждено было сбыться. Как только копыта коней нащупали брод, один за другим раздались три пристрелочных артиллерийских выстрела, и рядом с нами прогремели оглушительные взрывы, а спустя несколько секунд река буквально вскипела от урагана разрывов снарядов и пулеметных очередей. Берег был уже близко, когда рядом со мной разорвались несколько снарядов, а их зазубренные осколки прошили и моего коня, и меня самого. Обезумевшая от боли лошадь, хрипя, вырвалась из-под меня, из последних сил выскочила на берег, упала в агонии, взбрыкивая всеми четырьмя ногами и испуская пульсирующие фонтаны крови. Эта жуткая картина была последней, что зафиксировало мое меркнущее сознания. Барахтаясь в кровавой пене, оглохший и обезумевший, протараненный осколками снарядов, стал инстинктивно хвататься здоровой рукой за Никитина. Смутно помню, как бесстрашный комиссар Александр Никитин уже на берегу рвал на мне прошитое огнем обмундирование, чтобы остановить льющуюся кровь умирающего друга, и затем под угрозой пистолета, уже в сумерках, остановил ездового с бочкой питьевой воды, помог пристроить на нее бездыханного капитана.

Потом был медсанбат, полевой госпиталь, тыловые лечебницы в Сумах и Харькове, несколько операций и томительно долгое выздоровление. Когда, наконец, встал на ноги, война уже закончилась. Больше шестидесяти лет минуло с тех пор, но воспоминания о войне не оставляют меня. И ее грех забывать всем - и старым и молодым, никому, никогда!