Наши ветераны

angle-left null Ладейщиков Владимир Федорович

Родился 9 июня 1925 года в с. Уинск Уинского района Пермской области. После окончания средней школы в 1943 году призван в армию и направлен для у чёбы в Гурьевское пехотное училище, окончив которое в 1944 году, служил командиром пулемётного взвода 141 горно-стрелкового полка.

Продолжил службу в Советской армии до демобилизации в 1955 году, после чего трудился на заводе фрезеровщиком и учился в Харьковском юридическом институте, который окончил в 1958 году, два года находился на ответственной партийной работе, после чего в 1960 году был назначен следователем, затем старшим следователем прокуратуры Октябрьского района г. Москвы. С 1964 по 1982 год работал следователем по особо важным делам, старшим следователем по особо важным делам при Прокуроре РСФСР. С 1982 года он помощник Генерального прокурора СССР - начальник отдела Главного следственного управления, вышел на пенсию 30 мая 1986 года.

Государственный советник юстиции 3 класса, Почётный работник прокуратуры, за боевые и трудовые заслуги награждён орденами «Отечественной войны» 2 степени, «Трудового Красного Знамени», «Знак Почёта», медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г.», «За доблестный труд», «Ветеран прокуратуры», знаком отличия «За верность закону» 1 степени, неоднократно поощрялся Прокурором РСФСР и Генеральным прокурором СССР.

***

Младший лейтенант пехоты

О Великой отечественной войне написано много. Рассказано о битвах и сражениях, о победах и поражениях, о героизме и трусости, о генералах, офицерах и солдатах. Почти четыре года неимоверного напряжения всей страны. Мы потеряли миллионы человеческих жизней. Только на фронте полегло более восьми миллионов солдат и офицеров. В ежедневных боях Победу добывали солдаты и матросы, сержанты и старшины во взводах, ротах, батальонах, боевых частях на кораблях, которыми командовали лейтенанты и капитаны. Всё, что происходило на войне, как в зеркале отражалось в военных училищах. Десятки военных училищ, старых и развёрнутых во время войны, подготовили сотни тысяч лейтенантов, командиров взводов – основу офицерского корпуса Советской Армии.

Именно этой теме посвящёны мои воспоминания. Ведь о деятельности военных училищ во время войны написано совсем не много. От первого лица, возможно, вообще ничего не будет написано. Со времени окончания мною Гурьевского военно-пехотного училища прошло 65 лет. Не всё сохранила память. Пришлось поработать в Центральном архиве Министерства обороны РФ. Военкоматы и советы ветеранов Великой Отечественной войны так же помогли в их написании.

4 мая 2000 года. Ветераны Великой Отечественной войны центральных аппаратов Прокуратуры Союза ССР и Генеральной прокуратуры РФ собрались в Москве отметить 55-ю годовщину великой Победы советского народа над фашистской Германией. Поздравляя собравшихся с праздником, бывший Прокурор РСФСР Герой Со­ветского Союза Б. В. Кравцов, который во время войны сам был командиром взвода, сказал, что по статистике на фронте каждые две недели назначали нового командира взвода. Он не сказал почему. Однако было и так понятно – либо взводный убит, либо, в лучшем случае, ранен. Казалось бы, ничего нового он не сказал. О колоссальных человеческих жертвах на войне мы все знали. Но почему-то слова Бориса Васильевича для меня вдруг приоб­рели вполне осязаемый и удручающий смысл. Почему? Ко времени окончания военного училища в 1944 году мне ещё не исполнилось и 19 лет. При­бавьте ещё те среднестатистические фронтовые две недели, и что же получится?

Хотя командование знало, что век взводного так недолог, нас в военном училище больше года учили не только командовать взводом, но и ротой и батальоном, обучали тактике боя и знакомили со стратегией ведения войны.

Да ещё в прошлые века заглядывали. Рассказывали про битву при Каннах во втором веке и при этом на схемах показывали сам ход сражения. Нам рассказывали о победах Русской Армии и Красной Армии. Так на примерах военной истории нас подводили к уверенности в том, что немцев мы тоже победим. Сталинград уже обозначил перелом в войне.

Ещё мы узнали, что войны не все одинаковы: дни захватнические, несправедливые, другие справедливые. Мы ведём справедливую оборонительную войну против захватчика и наша цель освободить от них нашу Родину. Просто и доходчиво.

Не меньше времени командиры и политработники тратили на формирование моральных, нравственных качеств будущих офицеров. А сколько труда и терпения было у воспитателей, которые постоянно внушали нам, что высшая ценность человека - его честь, его достоинство. «Береги платье снову, а честь смо­лоду» - говорили нам. Они заботились и о том, как нам в будущем придется вести себя с подчиненными, в офицерской семье, и среди гражданских. Учили культуре поведения. Нам внушали, что курить в общественных местах недопустимо. Сидеть, когда стоят женщины или дети, не полагается. В военной форме на базарах появляться нельзя. Что неприлично офицеру носить в руках авоськи. И ещё многое, многое из того, что прилично, а что не прилично. Какое ёмкое и красивое слово – прилично!

Почему-то мне стало неуютно от осознания того, что в армию я пошел раньше положенного срока. Вовсе не потому, что пришёл в военкомат и попросился добровольцем. Нет. Всё получилось почти случайно. Виной тому - пристрастие к оружию, к стрельбе. Впрочем, всё по по­рядку.

Было мне лет восемь, когда отец научил меня стрелять из нагана. Он работал началь­ником политотдела совхоза, и оружие ему полагалось. Зачем? Не знаю. «Гидру» революции давно уже победили. Мы уходили за деревню в овражек и там пуляли. Отец не отличался мастерством, хотя и был участником граж­данской войны. На войне стрелять ему приходилось меньше, чем со мною в овражке. Был он ограниченно годным в военное время и служил учителем ма­тематики и русского языка. Учил красноармейцев грамоте. Под руководством такого инструктора я и получил первые навыки и пристрастие к оружию.

В Воронеже, где Пётр 1 строил свою флотилию, многие юноши занимались в военно-морском кружке. Была у нас форма – бушлаты, бескозырки, роба, всё как полагается. Учили такелажу - судовому и шлюпочному, азбуке Морзе, сигналить флажками. А еще учили стрелять из малокалиберной винтовки.

Наши командиры решили, что мы уже заправские матросы и 21 июня 1941 года на пяти шлюпках отправили нас в двухнедельный по­ход. На пристани друзья, товарищи, родители. Говорили речи, играл духовой оркестр. Наконец, прозву­чала команда «Вёсла на воду!». Шлюпки выстроились в походную кильватер­ную колонну и по реке Воронеж направились к Дону. Первая ночёвка в палатках. Костры, каша, караул – всё по военному. А утром вниз по течению. Село Семилуки - на высоком берегу по правому борту. Мы не должны были там останавливаться. Но на берегу какой-то праздник, красные флаги, народ одет нарядно, музыка. Женщины в белых кофточках, цветных косынках. Уж не нас ли встречают? Но у воды никого не было.

С капитанской шлюпки флажками сигналят: «Левым греби, правым табань!», «Пристать к берегу!», «Суши вёсла!». Капитан и комиссар сошли на берег, а мы замерли в каком-то тревожном ожидании. Музыка смолкла, сна­чала раздался треск, шорох громкоговорителей и неразборчивые слова: - Сегодня в четыре часа… без объявления войны…перешли… границу… Говорил народный комиссар иностранных дел СССР В.М. Молотов.

Пройдёт много лет и в феврале 1954 года в поверженном Берлине на Конференции министров иностранных дел держав-победи­тельниц в течение двух недель, я и ещё один старший лейтенант-пехотинец будем представлять собою Красную Армию - победительницу. Так полагалось по протоколу. По утрам буду встречаться с Молотовым, и разговари­вать с ним. По окончании конференции в посольстве СССР в ГДР был прием для иностранных делегаций, Правительства ГДР, сотрудников посольства, торгпредства, Советской военной администрации, Советской контрольной комиссии, командования Советской армии в ГДР. Мы с женой тоже были приглашены на приём. Среди десятков высших генералов и иностранных дипломатов чинно прогуливались по залам посольства на Унтерденлинден два старших лейтенанта пехоты!

Вернулись капитан и комиссар, бескозырки свои почему-то держали в руках. Нас построили в две шеренги на берегу и рассказали, что началась война. Мы вернулись в Воронеж. Город немцы стали бомбить очень скоро. И было что бомбить. Два авиационных завода, которые делали бомбардировщики, экскаваторный завод, радиозавод «Электросигнал» и другие. На 18-м авиазаводе были штабели с древесиной. Туда тоже падали бомбы, и ребятишки со всего города на трамваях устремлялись «на ту сторону» за осколками. Выбирали «покрасивей», чтобы был не большой, но с разными острыми краями. Попадались осколки даже бетонные от фугасных бомб. Я учился уже в 8 классе, а туда же. Интересно. Вечером показывали осколки отцу с матерью. Отец молчал, а мать потихоньку плакала. Аркадий, младший брат, сердился – не оценили наши находки.

В сентябре нас, школьников, повезли в колхоз. Там нас не ждали, но встретили хорошо. Накормили по-деревенски, в какой-то новый сарай наносили соломы для постелей. Ночью пошёл проливной дождь. Делать в колхозе было нечего. Оказалось, что приехали туда «по разнарядке». Через два дня нас 50 человек посадили на дроги, председатель и парторг сердечно попрощались, понимали, какая судьба уготована нам в войну. Под моросящим дождиком по раскисшей дороге поехали к железнодорожной станции. Неожиданно справа вдоль вереницы телег по полю вздыбились строчкой фонтанчики грязи. Мы сначала ничего не поняли. Затем сзади послышался гул самолета, и он сам появился совсем низко – немецкая «рама» - двухфюзеляжный самолёт «Фокке-Вульф-190». Мы уже знали их, они безнаказанно летали над Воронежем.

Зачем этот немецкий лётчик стрелял в нас? Почему он хотел нас, детей, убить? Постепенно пришло понимание случившегося, пришел испуг, ребята стали плакать, но успокоить нас было некому – учителя тоже плакали. Этот обстрел детей с самолёта, как и другие зверства фашистов, породили у советского народа ненависть к немцам. В народе не говорили - фашисты. Говорили просто – немцы. И их ненавидели. Ненавидели люто. И было за что. Очень хорошо помню плакат. На нем изображена мать с убитым ребёнком на руках, рядом с ней сынишка, который говорит солдату с винтовкой: - «Папа! Убей немца!». Жутко! Теперь этот плакат даже на юбилейных выставках не показывают.

Началась эвакуация. Наша семья сначала переехала в Борисоглебск, а отец, инструктор Обкома партии, оставался в Воронеже, занимался закладкой тайников для партизан. Когда с тайниками было закончено, всех обкомовцев, теперь уже призванных на военную службу, направили на курсы в Военно-политическую академию им. В.И.Ленина в Белебей. Погрузились в теплушку вместе с семьями, скарбом и поехали. У самого Борисоглебска прилетела «рама» и обстреляла эшелон. Одна крупнокалиберная пуля попала в нашу теплушку, угодила в плетеную корзину с бельём, где находилась и папка со всеми нашими документами и облигациями Госзаймов. Всё превратилось в мелкие клочки. Таким образом, я, брат и мать остались без документов.

В Белебее в школу пришёл военный и стал записывать юношей на курсы ВСЕВОБУЧа. Разные специальности были, я выбрал снайперское дело. Но я был «малолеткой». Я спокойно приписал к своему возрасту несколько месяцев. Благополучно окончил курсы снайперов, и мои документы с вымышленной датой рождения перекочевали в райвоенкомат.

А пристрастие к оружию и стрельбе у меня остались. Долгие годы занимался спортивной пулевой стрельбой. В стрельбе из пистолета по «силуэтам» (по две серии по 5 выстрелов за 4 секунды, 6 секунд и 8 секунд по ростовым мишеням, которые открываются по команде судьи «Огонь») на войсковом соревновании в ГДР я занял первое место, всего лишь одна девятка. В стрельбе из снайперской винтовки в 1958 году на республиканских соревнованиях в Киеве вместе с напарником Ю.М. Набокой мы установили всесоюзный рекорд. Каждый из нас все 10 мишеней поразил с первого выстрела и быстрее других. Рекорд остался не побитым. Не потому, что мы такие молодцы. Через год это громоздкое упражнение сняли с классификации стрельб. В Армии появилось новое оружие, изменилась тактика боя, изменились и спортивные стрелковые соревнования.

Только успели встретить новый 1943 год, как пришла повестка явиться на сборный пункт на станцию Аксаково. Жили мы тогда в староверческой деревне Мерзекей близ села Романовка. Мать запрягла Савраску, за день добрались до Белебея, ночевали, а утром приехали на станцию. Начальник команды построил нас и стал вызвать по списку, в котором против фамилий ставил галочки и точки. Сверил по списку и очень просто объяснил, что делать. Подойдёт пассажирский поезд, и вы, мальчики, куда сможете, туда и садитесь. Ехать будем двое суток до станции Гурьев. В Гурьеве сходите, там я вас снова пересчитаю.

В первый день пути «место» (только стоять) мне досталось в открытом тамбуре. Мороз – минус 20. Если бы не Юдин, закоченел бы я на морозе. Уж очень стеснительным, застенчивым, не смелым, робким был я в то время. А Юрка – напротив, уже тёртый был калач, держался уверенно. Не стесняясь, растолкал он «гражданских» с мешками и перебрались мы в уборную, там было потеплей и не сквозило.

В Гурьеве на перроне команда выстроились полностью - все 22 человека. Герои! Но какие – голодные, обовшивленные, окоченевшие. Нам и в баню то не сразу довелось попасть, кого снегом оттирали, кого спиртом, кому массаж делали. На следующий день мы уже были курсантами Гурьевского военно-пехотного училища.

Обязанностей у командиров взвода и роты так много, что лучше я расскажу, как нас учили быть командирами и как эти обязанности выполнять.

Старинный город Гурьев расположен при впадении реки Урал в Каспийское море. Училище размещалось за городом, в степи. Давно там стояли кавалерийские части. Сохранились землянки, вполне благоустроенные, каждая на 25 человек. Все занятия проходили в степи, в землянках только спали.

Но прежде расскажу, как мы питались. Кормили нас очень хорошо. Подчеркну это и повторю, нас очень хорошо кормили. Для всех категорий военнослужащих были свои нормы питания. Была норма и для курсантов военных училищ, не хуже 1-ой, фронтовой. По разнообразию продуктов она даже превосходила первую норму: мясо, рыба, крупы, хлеб черный и белый, овощи, жиры, сливочное масло, сахар, сушеные фрукты.

В степи были построены несколько навесов с камышовыми стенами и крышами. Под навесами несколькими рядами вкопаны столбы, на них доски. Это столы. Скамеек не было. С одной стороны навеса кухня, а с другой - ворота. Батальон в несколько парных колонн выстраивался перед воротами и по команде строем заходил в «столовую» к столам с двух сторон. Также по команде курсанты поворачиваются лицом друг к другу. На столах жестяные бачки с супом на восемь человек, железные миски, нарезан хлеб. Ложка у каждого с собой. Вилки не полагались. Звучала команда – приступить к приёму пищи. Разлили похлебку по мискам, тут же кухонный наряд приносил второе – плов, жареную рыбу, макароны по-флотски или картошку с мясом. На третье компот. На всё про всё – 10 минут. Шагом марш!

Неожиданно пришла весна. Под ярко голубым небом серая, желтоватая и невзрачная холмистая полупустыня вдруг покрылась зелёным ковром с синими, жёлтыми, красными пятнами. Это зацвели тюльпаны. Надо видеть необычную для жителя средней полосы России красоту. Нет более захватывающего зрелища, чем расцветающая ранней весной пустыня или тундра в разгаре полярного лета.

Это время совпало с принятием присяги. Мы стояли в строю под лучезарным небом. Перед нами командиры и Знамя училища, а за ними еще строй курсантов, которые уже приняли присягу и успели даже повоевать. Не скажу, что было торжественно, скорее буднично, но в этот день отменили все занятия. Мы отдыхали. Присягу выучили наизусть. Её содержание осталось в памяти на всю жизнь. На нас, юнцов, особенно сильное впечатление оставили последние слова присяги про «всеобщую ненависть и презрение трудящихся». Мы тоже считали себя трудящимися, успели немного поработать.

Незаметно наступил март. Окончен курс одиночного бойца. Нас научили ходить в строю, петь строевые песни. Было тяжело, и казалась бессмысленной муштра – шаг походный, шаг строевой, перестроения в шеренги, колонны, повороты налево, направо, назад, левое плечо вперёд, стой, ложись, встать, бегом марш, смирно, вольно, разойдись! «Винтовки - в козлы!».

Удивительно! Через какое-то время само собой прошло представление о бессмысленности строевой подготовки. Неожиданно у нас появилась гордость за свой взвод, за свою роту. Оказалось, что мы дружны, мы вместе, мы сильны. Позже, когда я сам стал курсовым офицером военного училища, не жалел ни себя, ни курсантов на строевых занятиях. Но приходило время проверок, мы занимали первое место в училище, и радости у курсантов не было предела. А если шли по городу?! В людных местах командовал: «Строевым!» и на тротуарах люди нам аплодировали. Самый главный экзамен! Красная Армия приняла от русской армии умение ходить строем. Никто в мире не мог сравниться с нами. Высокий ритм – 120 шагов в минуту, чёткие движения правой руки, твердая поступь.

В 2005 году День Победы я встречал на Елисейских полях в Париже. С дочерью и внучкой стояли недалеко от Триумфальной арки, откуда появлялись колонны военных разных стран. Вальяжно, вразвалочку по проспекту прошли англичане, другие шли как «сено–солома». Аплодисменты вызвали французская кавалерия и конная жандармерия (жандармерия нужна – французы 2-3 раза в год обязательно бастуют). Неожиданно от Арки послышался сначала негромкий, но усиливающийся гул. Все ринулись к тротуарам. И послышались возгласы со всех сторон по-русски – «Наши идут!». Все кричали, я тоже не удержался. А как они шли!!! Всего лишь горсточка, а казалось, что под Красным Знаменем идет вся Россия. Впереди капитан-пехотинец. За ним знаменосец со Знаменем Победы. И ассистенты знаменосца. Как будто это Егоров и Кантария! Так и ушли они под несмолкаемый гул и аплодисменты туда, к Площади Согласия.

Не могли бы мы лихо ходить строем, если бы не укреплялись физически. Но занятия на брусьях, турниках, вкопанных в степи, ползание по-пластунски, преодоление полосы препятствий, короткие перебежки, окапывание – всё это затмевает обучение рукопашному бою и своей эмоциональностью и сомнением в его необходимости.

Немцы достаточно убедительно показали нам роль массированных танковых прорывов. А наши впервые в мире на сравнительно небольшом участке фронта сосредоточили огромное количество артиллерии для прорыва немецкой обороны под Сталинградом. А мы настойчиво учились поражать врага штыком. То ли это отголоски первой мировой войны, то ли горький опыт отступлений начала второй. Вероятно и то и другое. Боевой устав пехоты напоминал нам о «штыковом ударе».

Наша русская трёхлинейка (винтовка Мосина образца 1891/1930 годов) снабжена длинным четырёхгранным штыком. Вес винтовки 4,5 кг, длина – 166 см, в том числе 43 см штык. Почти во всех армиях мира винтовки были со штыками в виде ножей или кинжалов, пригодных в солдатской жизни для всяких нужд. Наш четырёхгранный годен только для того, чтобы со всей молодецкой силушкой вонзить его в грудь супостата. Каждый день по два часа мы овладевали сначала простенькими приёмами владения винтовкой, затем они усложнялись и, наконец, мы сходились врукопашную. Один нападает, второй обороняется. Рядом щит на уроне роста человека из прутьев или досок, вроде чучела. Его и надо бить прикладом или колоть штыком, чтобы казалось, что трещат кости. При этом надо ещё во всё горло со злостью кричать, орать. Проткнёшь «его» штыком и 15-20 метров бежишь с криком «Ура!», продолжая атаку. Когда 50 пар курсантов одновременно машут винтовками, кричат, бегают, орут, злятся, падают, повторяют всё снова и снова, возникает ощущение настоящего боя. И это уже не деревяшка захрустела, а штык угодил в кости воображаемого врага. А если перед тобой не один, а два? И на этот случай есть приём. И научили нас и штыком колоть, и прикладом бить, и как этому кровавому ремеслу обучать солдат, когда станем командирами. О нравственной стороне дела думается теперь, а тогда совершено не задумывались, шла война.

Суворовскую поговорку «Пуля - дура, а штык – молодец» мы знали. Но про пулю не забывали. Чтобы метко стрелять, надо уметь быстро заряжать винтовку и уметь ловко изготавливаться для стрельбы лежа, с колена, стоя, по воздушным целям, а так же для стрельбы залпом. Для этого в распорядке дня после подъёма в 6 часов утра, туалета и физзарядки отводилось 30 минут для стрелкового тренажа. У каждого в подсумке была обойма с учебными патронами, которые уже через месяц от ежедневных тренировок приобрели зеркальный блеск. Мы научились быстро заряжать винтовку, правильно прицеливаться, плавно нажимать на спусковой крючок.

В училище было пять батальонов: пулеметный, миномётный и стрелковые. Готовили нас стать командирами пулеметных, миномётных и стрелковых взводов. Но сначала всех обучали по единой программе. Приглядевшись к нам, в первые два батальона отбирали ребят крупнее, крепче, да и грамотнее. Как я попал в пулемётчики – длинный, не складный, не поворотливый, худой - не знаю. Видимо по принципу – были бы кости, а мясо нарастёт. Много то не наросло, но через полгода пулемётный станок весом в 31 кг носил спокойно.

Все занятия, даже политинформации, проводились в степи. В землянках только спали. Спали, пока была зима. С приходом весны «прискакали» кавалерийские блохи, крупные, кровожадные и стали нас одолевать. Спасенья от них не было ни днем, ни ночью. Днём степь нагревалась, мы брали простыни и разбредались по степи. Отыскивали бугорок с прогретым солнышком за день песком, заворачивались в простынь, и хоть немного удавалось поспать. Командованию стало ясно, что проку от таких занятий, когда все и курсанты и офицеры только чешутся и маются от укусов, - не будет. Решено было перебазироваться в Астрахань.

Ко времени прибытия в Астрахань я был уже младшим сержантом, командиром отделения, беспомощным неумёхой. Выгружали ящик с книгами. Двенадцать человек суетились, а ящик не поднимался. Мои «А ну, давай!» - не помогали. За нами наблюдал комиссар майор Пархоменко. Далее произошло то, что запомнилось на всю жизнь. Он сказал нам, что «Ну, давай!» и в гражданке не всегда годится. Что командир делает в армии? Командует! Приказывает! Распоряжается! И выполняет приказы старших командиров. Затем он расставил курсантов по местам, определил, какой стороной ящик понесём вперёд, объяснил, какие команды будет подавать, предупредил, что шагать надо не «В ногу», чтобы ящик не раскачивался. Мы уж взялись его поднимать, но… Он «отстранил» меня от участия в переноске ящика. Командир должен командовать! Затем каждому курсанту приказал повторить, как тот понял его распоряжение. Показал, где лучше находиться командиру и только тогда скомандовал: - Отделение! Слушай мою команду! «Раз, два – взяли!». Ящик поднялся, по настилу медленно «поплыл» из трюма на палубу, по сходням на причал и спокойно опустился в указанном месте. Всё ли мы выполнили, спросил майор. А мы то были довольны! Но что-то, видимо, не сделали. Оказывается, надо было доложить о выполнении приказания!

Вот она, армейская, курсантская школа. На каждом примере, при любом незначительном обстоятельстве нас учили. Учили, прививали навыки настойчиво, терпеливо. Учили быть командирами.

Комиссар майор Пархоменко Алексей Степанович – человек удивительный. Небольшого роста, какой-то нескладный, непропорциональный, военная форма на нем «не сидела». Как он не старался её поправлять, одергивать гимнастёрку, подгонять ремни – не получалось. Да и на лицо не вышел. А вот выражение лица и глаза притягивали, располагали к доверию, разговору. Для нас, салажат, любой сержант-фронтовик из батальона обслуживания был большой начальник. А майор, да ещё комиссар! Он был всегда и везде с нами, так казалось. Никогда никому не мешал, а с каждым готов был говорить о семье, о войне, деревне или заводе. Мы даже не знали и не понимали, что это за должность такая – комиссар. Каждый курсант, общаясь с ним, как мне казалось, ощущал в себе потребность, желание быть проще, правдивее, стать самим собой – уверенным и бодрым. Институт комиссаров в армии уже был упразднён и Пархоменко занимал должность начальника политотдела училища, но по старинке его величали комиссаром. В любом случае у меня в памяти остался и сам этот обаятельный человек и образ комиссара для подражания.

Нас разместили в Астраханском кремле. В отличном состоянии находились кирпичные, старинные казармы, столовые, классы для занятий, комнаты для отдыха солдат, кухня, склады и даже гауптвахта. Но всё это для небольшого гарнизона. Поэтому старинные кованные солдатские кровати убрали и в казармах для нас построили двухэтажные нары.

Астрахань расположена в дельте Волги на островах с диковинными названиями, видимо оставшимися со времён хазарских кочевников с их зимней столицей Итиль, - Большая Болда, Малая Болда, Казачий Ерик, Кутум. Город зелёный зимой и летом, зелень яркая, пышная, нарядная. Много каналов, мостов, причалов.

Астрахань старинный купеческий город. Купеческий дух купи-продай там не только сохранился, но и усилился в связи с войной и отдалённостью города от фронта. А ещё порт и перевалочный пункт поступавшего по ленд-лизу вооружения, военного имущества и продовольствия. На берегах и протоках Ахтубы многочисленные базары, куда днём и ночью причаливали баркасы дизельные и весёльные, на которых привозили огромные корчаги с ряженкой, сметану, творог, мясо, овощи, фрукты и конечно рыбу и икру. В воскресенье город, население которого увеличилось вдвое за счет эвакуированных и комиссованных по ранению солдат, превращался в торгующий муравейник. Эвакуированные продавали одежду и что смогли привезти со своих насиженных мест и раскупали все, что подвозили на лодках. Отъедались. Бывшие фронтовики, кто без руки, кто без ноги, гоняли на фанерках напёрстки, другие с говорящим попугаем за червонец предлагали заполучить заветную записочку «со счастьем». Это за стенами кремля. А в кремле?

Но прежде расскажу, как мы питались. Кормили нас плохо. Подчеркну это и повторю, нас очень плохо кормили. К нашей курсантской норме питания, с её разнообразием продуктов прибавились ещё свежие фрукты и свежие овощи. Но всё это, прежде чем превратиться в разносолы на курсантском столе, проходило «утряску» и «усушку» в руках бессовестных пэфээсников (ПФС – продовольственно – фуражная служба) и попадало на астраханские базары. Мы же жили впроголодь. Конечно, ужасов с нами не было, мы не ели тухлятину. Но тухлые консервы ели. Скажем деликатней – не пригодные в пищу.

В помещении старинной гауптвахты находился склад, куда привозили с рыбоконсервного завода выбракованные консервы для нашего свинарника. Мы сами разгружали машины и знали, что среди вздувшихся банок попадались банки не вздутые или не очень, значит можно было попробовать. Мы нашли способ незаметно ночью пробираться в склад и на ощупь перебирали банки. Хороши были консервы в томатном соусе и в собственном соку. Никто не отравился. Но «дополнительный паек» доставался не часто. Только когда роту назначали во внутренний караул. Месяца через два мы лишились доппайка – свинарник переместили из кремля за город. Да и к лучшему. Нас бы обязательно поймали.

Стали промышлять сахарком. За завтраком и в ужин нам давали сахарный песок. Не помню, сколько полагалось, кажется, больше 50 грамм в день. Даже с учётом «утрусок», да и сладкого чайку тоже хотелось, за неделю можно было собрать мешочек. Их, как кисеты, носили привязанными к поясному ремню. В воскресенье нас отпускали в увольнение на два часа. И курсанты устремлялись к базарам. На подходе встречали «торговки частные» с хлебом, рыбой горячего копчения и котлетами из икры. За содержимое кисета можно было получить 250 грамм хлеба и горячую рыбину. Или – хлеб и десяток котлет. И то и другое безумно вкусно и вполне достаточно, чтобы один раз накушаться досыта.

Горячий судак раз в неделю (если в воскресенье не уходили в караул) сути дела не менял. Мне и другим, у которых рост был выше 180 см., приказом начальника училища назначили прибавок к пайку. Затем в нашей роте, произошёл случай совсем непотребный. У курсанта украли кисет с сахаром. Воришку уличили и избили «втёмную». Начались разбирательства. Никто не сознался, ни те, кто бил, ни тот, кого били. А те, кто наблюдал эту сцену – ничего не видели. Но постепенно всё наладилось. 7 ноября мой взвод был в кухонном наряде в офицерской столовой, и вечером мы носили в свою роту бачки с винегретом. Все по-честному. В это время года уже было изобилие овощей и винегрета, наготовили с излишком. Отчего так много слов на «питательную» тему? Слишком резким оказался переход от гурьевской камышовой столовой к астраханской кремлёвской.

Кажется, что повествование о нравственных качествах курсантов о чести и достоинстве не вяжется с их поступками, складом бракованных консервов и пр. Расскажу ещё один случай - и тогда, читатель, судите сами.

Я уже был сержантом, помощником командира взвода. В офицерские караулы меня назначали помощником начальника караула, а в сержантские - начальником караула. По Уставу караульной службы в ночное время полагалось не мене двух раз проверять правильность несения службы часовыми. Однажды охраняли железнодорожную станцию. Караул был большой, объектов охраны много, в том числе и эшелон с зерном. Пшеница в мешках лежала на открытых платформах. Ночью со своим белебеевским дружком Юркой Юдиным пошли проверять посты. Ночь – хоть глаз коли. Юдин был уж очень изворотлив, смекалист и всегда поддерживал меня, городского неумёху. Идём вдоль эшелона. Вдвоём. Нас никто не видит. Юрка и говорит потихоньку, по-простецки, как будто ничего особенного: - Давай проткнём мешок штыком, пшеницы наточим. Наедимся.

Что со мною произошло?! Я озверел. Прошептал сквозь зубы со злостью: «Пристрелю на месте!». Отступил на шаг, винтовку на изготовку взял и затвором звякнул. Не видел уже Юрку Юдина, перед глазами моя мама, Александра Георгиевна. Уральская красавица в пору своего расцвета, в зелёном шелковом платье. Смотрит на меня добрыми глазами и говорит: - Здравствуй, здравствуй, Володя, как поживаёшь, что делаешь? - Ворую, мама, ворую, - мог бы прозвучать мой ответ.

Потом Юрка говорил, что даже испугался меня. Случай этот нисколько не отразился на наших дружеских отношениях. Он был чрезвычайно надёжен, доверчив, отзывчив и заботлив. О нем надо отдельный рассказ писать.

Случай этот о многом говорит. Основное в нем – роль семьи в воспитании, становлении подростка и авторитет родителей, сознание ответственности перед ними за свои поступки. Конечно, и пионеров, и комсомольцев воспитывали в духе ответственности перед классом, отрядом, комсомолом и т. д. Но что скажут отец и мать, даже что они подумают о моем поведении, было все же основным сдерживающим фактором от необдуманных поступков.

Ну а командиры то где были? Куда они смотрели? Где хвалёный комиссар, которому расточались дифирамбы? С нами же и были. Да не сразу они увидели, что продукты воруют. А увидели, так исправили. Судили судом военного трибунала кого надо и отправили в штрафные роты.

Но без дифирамбов не обойтись. Их заслуживают так же два командира взвода, неразлучные друзья, лейтенанты Карапец Виктор Демидович и Козловский Григорий Фёдорович. После третьего курса Одесского педагогического института, оба были призваны в Красную Армию и в 1942 году окончили Одесское военно-пехотное училище.

Знали они всё, умели всё, мастерски показывали, что и как надо делать и прекрасно владели методикой обучения. А методика была простой: командир взвода показывал что- либо и говорил: делай, как я.

Ещё они были хороши собой. Козловский, эдакий щёголь, прямо Евгений Онегин в военной форме. Наш взводный длинноват, рыжеват и с небольшим кадыком. Но выправкой не уступал своему коллеге из соседнего взвода. Говорили оба с чуть заметным украинским акцентом, всегда ровным тоном, но довольно громко, отчётливо. Когда нас научили всем солдатским премудростям и обязанностям командира, пришла пора каждому из нас выступать в роли командира взвода. Стоит курсант перед строем и чему-то учит своё отделение. А Карапец и Козловский взирают на эту репетицию и улыбаются. Видели они и прекрасно понимали, что многие из нас буквально повторяли и жесты, и интонации, и манеры своих наставников. Наверно, им было приятно это сознавать. Они учили нас практической стрельбе из револьверов, пистолетов, винтовок, автоматов и пулемётов, а так же уставам.

Командиром нашей 6-ой пулемётной роты был старший лейтенант Виноградов Василий Фёдорович. Из всех его многогранных обязанностей выделю одну, очень важную для нас, будущих командиров взводов. Речь идёт об отношениях с младшими командирами, командирами отделений.

В стрелковом взводе три или четыре командира отделений, младших сержантов, и помощник командира взвода – сержант. В сущности, положение сержантов в бою и вне боя мало чем отличается от солдатских тягот, но к ним прибавляются еще ответственность за своих солдат и обязанности по выполнению отделением поставленных задач или повседневного распорядка. Сержант днем и ночью рядом со своими солдатами. Вместе с тем он и командир. Во многом и дисциплина, и боевая подготовка, и выполнение боевых задач зависят от младших командиров.

На примерах нашей повседневной жизни командир роты внушал нам необходимость постоянно заботиться об авторитете сержантов, учил выстраивать отношения с ними, учил командовать командирами отделений.

В стрелковых курсантских ротах было больше 100 человек. В нашей пулемётной роте – 84. Помощниками командиров взводов и командирами отделений назначали курсантов, которые обучались на курсах ВСЕВОБУЧа, у которых образование было побольше, которые выделялись дисциплинированностью и инициативой. Приказом начальника училища им присваивали воинские звания младших сержантов и сержантов. Старшиной роты был старший сержант Володя Тютюнник. Старшина роты организовывал нашу повседневную жизнь. Назначал наряды, отправлял на хозяйственные работы, обеспечивал санитарное состояние в казарме, следил за нашим обмундированием, обувью, за порядком в оружейных пирамидах и еженедельно проводил осмотр личного состава по форме 20 (педикулёз). Все распоряжения он отдавал помощникам командиров взводов, а те в свою очередь – командирам отделений. Командиры отделений, минуя помощника командира взвода, не должны были обращаться к старшине роты. К чему эта мелочная иерархия? В сущности, все мы – курсанты. Окончим училище и будем все с одной звёздочкой, без сержантских лычек. Но это так только казалось. Старший лейтенант Виноградов на житейских примерах показывал, каково быть в действительности командирами отделений, и каково курсантам им подчиняться. Как тем и другим каждую минуту держать себя в рамках требований Дисциплинарного и Строевого уставов. Виноградов строго придерживался таких взаимоотношений.

Овладели мы этой наукой? Нет, конечно. Этому можно научиться только в жизни. Но начало было положено. Главное мы поняли, что по прибытию в часть не следует торопиться «командовать» сержантами, а необходимо послушать, что они говорят, как сами командуют, какие отношения у них с солдатами и как солдаты относятся к ним.

Взаимоотношения командира взвода и сержантов, на мой взгляд, самый сложный, самый важный и необходимый раздел нашего обучения.

Изучили Боевой устав и преподаватели тактики на местности за городом на высоте «Хлопковая» заставляли нас отдавать боевые приказы в качестве командира взвода, роты и батальона.

А как здорово звучал боевой приказ! Среди черепков битой посуды и разрезанных гипсов людских конечностей лежит в окопе с биноклем, полевой сумкой и развёрнутой картой курсант. Рядом – его командиры взводов.

Ох, уж эта высота «Хлопковая»! Можно подумать – если «высота», то какая-то гора. Нет, нет. Это всего лишь топографический термин. Рельеф на топографических картах и состоит из высот и впадин. Если нет у них названий, обязательно присутствует отметка над уровнем моря. Нашей высоте повезло, её «окрестили». Всего то несколько квадратных километров голой сухой глины, куда раньше свозили отходы стекольных и фаянсовых фабрик, а теперь окровавленные гипсы из госпиталей. Другого места в Астрахани для нашей учёбы не было, земли не хватало. Даже маленькие участки распахали под огороды. Исползали мы «Хлопковую» вдоль и поперёк и перекопали окопами и траншеями.

В обороне боец свою стрелковую ячейку углубляет, чтобы можно было стоять. Если несколько таких ячеек соединить вместе, получится окоп. Вот вам большие саперные лопаты – копайте глину высоты «Хлопковая»! А командиры, глядя на нас, говорили, что если такими темпами будем «копаться» то... противник на подходе!

Шаг за шагом, день за днём и пришло время посмотреть на труды свои. Мы создали оборонительное сооружение с окопами в виде ломаной линии, с площадками для пулемётов и миномётов, с нишами для боеприпасов, с ходами сообщения, траншеями, наблюдательными пунктами и телефонной связью. Умение окапываться – главная наука пехоты. Окопаешься вовремя – живой останешься!

Места на «Хлопковой» всем не хватало. До обеда занимались и возвращались в кремль. Навстречу двигались другие. По городу ходили с песнями, а ведь каждое отделение несло свой станковый пулемёт (63 кг), а миномётчики батальонный 82-мм миномёт (52 кг). Батальоны встречались, и звучала команда – «Строевым! Равнение на – лево!». Так полагалось по Строевому уставу.

От кремля до «Хлопковой» немного больше часа ходьбы, точнее, часа учёбы и закалки. Прозвучит команда: «Бегом - марш!» или ещё лучше: «Газы». И вот мы с пулемётами бегом или в противогазах в астраханскую то жару. Тяжело было только первый раз, потом привыкли.

Чтобы знали мы, как газом пахнет, нас «окуривали». Несколько курсантов заходили в полутёмную землянку. Сидели, ждали. И вдруг в землянку пускали очень небольшое количество хлорпикрина, вернее его имитатора. Ведь знали, что газ подадут, что надо быстро надеть противогаз, а не получалось. Руки дрожали, маска из сумки не доставалась и на лицо не хотела одеваться. Пот течёт, глаза слезятся от пота, а, кажется, от газа. Задерживать дыхание нет возможности. Выскакивает курсант из землянки – неуд. Не справился с испытанием. Тренируйся и еще разок в землянку.

Как-то последовал приказ – со следующей недели после занятий в кремль через ворота под колокольней не проходить. А как? Перелезайте через стены кремля. Думайте, как. Началась подготовка. Командиры думали, мы - делали. Лестницы деревянные и верёвочные, крючья, кошки, верёвки, шесты. Тренировались внутри кремля, там высота стен небольшая, всего лишь 2,5 - 3 метра. Забирались на стену и прыгали обратно. Научились поднимать и спускать винтовки и пулемёты.

И началось. Подходим к кремлю, а ворота закрыты. Нас встречают начальник училища генерал-майор Макаров И.М. со свитой и медики на всякий случай. Астраханский кремль не Московский, стены не высокие, метров 7-8. Подставляли лестницы, забрасывали кошки, крючья, поднимались по веревкам, помогали друг другу. Падали и срывались и снова лезли вверх. Тяжело было только первый раз. Потом привыкли и за 20 минут стеночку «перепрыгивали». Через неделю нас стали пропускать в ворота.

И выпускать из ворот тоже. Ночью прозвучит в казарме команда: «Шестая рота, тревога! В ружьё!» и всё приходило в движение. Офицеры с часами и блокнотами наблюдают, как мы одеваемся, наматываем портянки и обмотки, разбираем из пирамид винтовки, пулемёты и строимся. Марш-бросок на 10 – 15 км. Все «двадцать четыре удовольствия». И шагом, и бегом, и в противогазах. По команде «Воздух» - с дороги врассыпную и изготавливались для залповой стрельбы по воздушной цели. На полигоне команда: «Занять оборону. Окопаться!». Вырыли окопы, оборудовали и замаскировали стрелковые ячейки, площадки для пулемётов, определили цели и завтрак. Затем занятия по тактике, обед из термосов и с песнями в казармы. Ужин и на два часа раньше - отбой. Намаялись.

Но были и классные занятия. В классе огневой подготовки было собрано стрелковое оружие многих армий мира. От карманного пистолета Коровина до станкового и крупнокалиберного пулемёта ДШК. Всё это многообразие пистолетов, автоматов, винтовок, карабинов, пулемётов, противотанковых ружей изучали, разбирали-собирали, знали, как оно устроено, и как им пользоваться. Мы должны были знать так же, как стрелять из батальонного миномета, из 45-мм пушки и из полковой пушки. А из немецкого трофейного оружия научились стрелять как из своего. Надо было.

Кроме материальной части оружия изучили и его баллистику, внутреннюю и внешнюю. Без знаний, как и почему летит пуля, как далеко и какова её убойная сила, что такое прямой выстрел - пехотному командиру делать нечего, а пулемётчику тем более. На стрельбище патронов для нас не жалели. Сами отлаживали и пристреливали винтовки и пулёмёты и стреляли, стреляли, стреляли. Стрельба стала неотъемной частью нашей жизни, иначе было нельзя.

Было ещё одно занятие. Занятие для избранных. Не знаю, по какому принципу отбирали курсантов в эту команду, но я тоже попал в число счастливчиков. Мы занимались отдельно от всех остальных - болели малярией. В тридцатые годы выпускался иллюстрированный журнал большого формата «СССР - на стройке». Помню, что в нём рассказывалось, как победили малярию в Колхидской низменности, как осушили болота, как возродили к жизни этот гиблый край. А в Астрахани малярию не побеждали. Каждый из нас «занимался» по своей индивидуальной программе. Курсанты, которых трясло каждый день, находились в санчасти. Меня трясло через день с 11 утра по четыре часа. Сначала озноб и трясучка, затем температура под 40, жара, пот градом. И почему-то обязательно два раза надо было сходить в туалет. А он в другом корпусе. В одном исподнем я брел из одной казармы в другую. Иногда дневальный набросит шинель на плечи. После второго похода наступало облегчение, засыпал до ужина. Хины не хватало, а хинин помогал плохо. Следующий день – перерыв. От занятий был освобожден, толку от меня на занятиях не было, да и сил тоже. Но пользу приносил своему взводу. На снайперских курсах ВСВОБУЧа нас научили отлаживать и пристреливать снайперские винтовки. В оружейной мастерской я и занимался с великим удовольствием этим делом – отлаживал у каждой винтовки прилегание винта Нагеля к прикладу и пристреливал их со специального станка.

Мы не по годам взрослели. И заметно менялось отношение к нам командиров. Постепенно с нами стали обращаться как с равными. Вместе с тем, с наших позиций, как командиров, подходили к значению дисциплины в армии, понимания её сущности, а не слепого повиновения и в то же время безусловного подчинения и исполнения приказа или распоряжения. В связи с этим необходимо упомянуть еще об одном уставе – Дисциплинарном уставе. Дело в том, что кроме обязанностей, Устав наделял командира ещё и правами в отношении подчинённых. В целях поддержания дисциплины командир имел право поощрять и наказывать подчинённых. За нарушение дисциплины или иные провинности командир взвода имел право, к примеру, назначить солдата в наряд вне очереди, а командир роты арестовать на трое суток с содержанием на гауптвахте. Это налагало на командиров большую ответственность, и надо было знать, как правильно, справедливо и с пользой сочетать поощрения и наказания.

Но не только повзрослели, но и многому научились. Более 20 предметов преподавали нам. А ранней весной 1944 года предстояла практика. Погрузились на пароход и поплыли по Волге к Сталинграду. Там в степях располагались запасные полки новобранцев. Мы разместились в палатках, и каждое утро уходили в степь, где и обучали бойцов всему тому, чему недавно учили нас. Командиры взводов охотно уступали нам свое место. Сначала робко, но затем всё более уверенно мы учили солдат материальной части винтовок, автоматов, ручных пулеметов, гранат. Учили строю, выправке, окапыванию. Учили стрелять, метать гранаты, «ходить в атаку», даже разучивали строевые песни.

После проведения занятий с солдатами у нас было достаточно свободного времени до возвращения в часть. Мы с Ю.Юдиным уходили далеко в степь, оглядывали поля Сталинградского сражения.

Что сказать? Впечатление нереальности, грандиозности. Ранняя весна, уже зеленеет трава, почти безоблачно, тепло, тихо. Тишину нарушают только крики караванов перелётных птиц. Их по нескольку десятков над головой, и каждая стая по-своему, не умолкая, оглашает степь. А по степи, во всю её неоглядную ширь, рядами установлены разбитые танки, самоходки, пушки, миномёты. Штабели противотанковых мин. Горы ящиков со снарядами, минами, патронами. Кучи винтовок и пулемётов. Всё немецкое. Почему-то не помню могил. Не знаю почему. Окопы, траншеи, землянки, командные пункты, походные кухни, телефонные аппараты и телефонные кабели в пластмассовой цветной изоляции, которые казались диковиной. У нас таких не было. Патроны винтовочные рассыпаны по степи, не убрали, так много их было.

Нашли походную кухню. Отвинтили крепления крышки – эрзац-кофе, даже попробовали. В землянке увидели пулемет на станке, «МГ-34». Зарядили его, спусковой крючок привязали проволокой, ленту присоединяли одну к другой и ждали, когда пулемёт перестанет стрелять. Долго ждали. Сначала ствол стал светиться, покраснел, выстрелы стали реже, потом и совсем заглох. Это что? Детство, мальчишество пробудилось? Или любознательность, «эксперимент»? Видимо, какая то репетиция своего будущего на фоне реальных декораций.

Задушевным, близким моим другом в училище был Паша Королёв, младший сержант, командир отделения. Приближались экзамены и нам больше предоставляли времени для самоподготовки. Надо было много читать – учебники, уставы, наставления, инструкции. В классах было тесновато, и мы нашли «уютный уголок» на верхнем ярусе Успенской колокольни. С колокольни виден весь город. Рассматривали его и в бинокль, по карте определяли, где что.

- Смотри, как высоко! Как же Стенька Разин отсюда воеводу сбросил? – говорил я, показывая на площадь. - Да не так всё было, - отвечал Паша. Он много читал в школе и многое знал. - На площади перед воротами в кремль был построен высокий помост. Там на «троне» восседал Разин. Внизу у помоста расположилась Стенькина рать с ружьями со штыками, да с рогатинами. Привели к нему Астраханского воеводу Прозоровского, который не повинился и от царя не отрёкся. Степан рассердился и велел воеводу с помоста сбросить на штыки. Чистый разбойник.

Но главное - наши дружеские, юношеские мечты. Окончится война и Паша повезет меня на свою родину, в станицу Вёшенскую, к Шолохову, с которым они жили на одной улице. А я повезу его на свой Урал, в Кунгур и покажу самую большую в Европе Кунгурскую пещеру.

Ещё спрашивали друг друга, кем мы будем после войны. И не знали. Мы были очень молоды, а война слишком рано заключила нас в свои объятия. Поэтому и тогда и годы спустя, мы не знали, кем нам быть, кем станем. Наши старшие и мудрые наставники заботились о нас, знали, на что мы способны и направляли по жизненному пути. Когда мы с Павлом Георгиевичем через много лет «подводили некоторые итоги», то согласились с тем, что в жизни мы оба на том месте, которого достойны и которое заслуживаем по праву. И в этом не малая заслуга командиров-воспитателей.

Большое влияние на формирование нашего сознания и понимания принадлежности к офицерскому корпусу имела книга генерал-лейтенанта А.А.Игнатьева «Пять­десят лет в строю». Книга была издана в 1941 году, а в 1943 году в Красной Армии сформировался офицерский корпус. Комиссар училища майор Пархоменко, бесе­дуя с нами о чести и достоинстве, обязательно приводил примеры из этой книги и настоятельно рекомендовал её прочитать. На колокольне мы по очереди и читали книгу Игнатьева вслух.

В мае 1944 года сдали выпускные экзамены. В ожидании приказа о присвоении офицерских званий, распределения по войсковым частям нас направили на различные работы. Кто-то поехал в колхозы и совхозы на поля, кого-то послали на разгрузочные работы в порт и на желез­ную дорогу, а мне пришлось рыбу ловить. Вернее, работать савра­ской.

Рыболовецкий баркас с допотопным дизелем, работавшем на сырой нефти, заводил в реку громадный невод. Один конец невода крепился к врытому на берегу столбу. На другой столб насажен дере­вянный барабан с двумя оглоблями, в которые впрягали лошадей. Ло­шадки ходили по кругу, вращали барабан и вытаскивали невод.

Но лошади были на фронте. Солдаты, хотя и израненные, с войны возвращались, а лошади с фронта не возвращались. Мы впрягались в оглобли и по 7-8 часов, сменяя друг друга, ходили по кругу, днём и ночью. Рыбные консервы тоже были нужны фронту. Там на берегу Ахтубы в рыболовецкой артели мы и отпраздновали мой 19-й день рождения – поймали белугу весом 500 кг (так старики говорили).

Наконец нас вернули в казармы и 19 июня 1944 года объявили приказ Главного управления кадров НКО СССР от 8 июня 1944 года: «В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 24 июля 1943 г., нижепоименованному курсантскому составу, окончившему в мае месяце 1944 года Гурьевское военное училище, присвоить первичное офицерское звание младший лейтенант …»

В списке 337 человек. По первому разряду училище окончили 9 человек, 37 человек окончили училище по второму разряду. В их числе оказался и я. Остальные курсанты училище окончили по 3 разряду.

Что ещё интересного для меня в приказе? Дата его подписания – 8 июня 1944 года. Уж так судьба распорядилась. Младшим лейтенантом я стал в 18 лет. Одного дня не хватило до 19-ти!

Лица, окончившие училище по пер­вому и второму разряду, имели право по истечении определённого срока поступить для обучения в военную академию и стать кадровым офицерами. Во время обучения мы этому просто не придавали никакого значения. Никаких мыслей о военной академии и быть не могло у нас, по сути, ещё мальчишек. А теперь для нас счастливчиков это правило обернулось настоящей радостью. Нам вместе с офицерской форменной одеждой выдали кирзовые сапоги! Остальные же уехали в свои части и дивизии в ботин­ках с обмотками. Такое было время.

Мы, уже младшие лейтенанты, получили на руки и аттестаты - продовольственный, вещевой и денежный. Заглянем в последний, любопытно теперь знать, что нам полагалось в июне 1944 года? Причитается: 70 руб. суточных (это на дорогу в часть), 500 руб. 26 коп. за минусом аттестата (часть своего жалования я отправил матери). Удержания: Государственный военный заем - 40 руб., за питание - 91 руб. 80 коп. (после подписания приказа о присвоении офицерских званий нас сняли с бесплатного питания в столовой), военный налог - 40 руб. Сумма выдачи на руки - 329 руб. 12 коп. Много? Мало? Не в деньгах счастье.

Получили и предписания, в какую часть, куда и к какому сроку явиться. Записали номера полевой почты друзей, разъехались в Прибалтику, Чехословакию, Румынию, Венгрию и не знали, кто и где воевал. Нам, кто выжил, не долго довелось воевать, всего десять с половиной месяцев.

… Мой пулемётный взвод находился в боевом охранении. Передатчик радиостанции для связи со штабом полка испортился. Лежал я ночью в своей «ямке» и в назначенное время для связи включил приемник на случай, если вызовут меня. Случайно настроился на волну радиостанции, которая передавала сообщения ТАСС для областных газет. Диктор очень медленно, повторяя слова, говорил: в зал входят фельдмаршал повторяю фельд-мар-шал Кейтель передаю по буквам Костя Елена Иван краткий Тимофей Елена Леонид мягкий знак Кейтель запятая адмирал повторяю ад-ми-рал Фри-ден-бург передаю по буквам … точка Маршал Жуков передаю по буквам Женя Ульяна Костя Валя Жуков пред-ла-га-ет под-пи-сать подписать акт по буквам Анна Костя Тимофей акт о безоговорочной повторяю бе-зо-го-во-роч-ной каптуляции…

Диктор продолжал передавать и повторять по буквам, но я уже его не слушал. Снял наушники и прошептал спящему ординарцу Степному: война кончилась! Он проснулся мгновенно, но не мог прийти в себя, не верил. Было у него шесть сыновей, двое из них воевали. Меня он звал не иначе как Сынок, не признавал ни звания, ни должности. Сынок! Что-то он говорил шопотом, кланялся, возился, не находил себе места. Велел ему разбудить помкомвзвода старшину Калачёва и отдыхающую смену. Солдатам рассказали, что война кончилась, но все посты усилили и велели глаз не смыкать до утра. Мало ли что? Кто-то знает, что «немец капут», а кто и не знает. Перед рассветом у нас в тылу, в расположении полка небо осветили ракеты. Как ни хотелось вскочить и закричать «Ура-а», но мы лежали и глядели в оба. Для солдат эти три-четыре часа томительного ожидания видимо были самыми «принудительными».

Всего по далеко не полным данным, которые мне удалось установить, из 337 выпускников Гурьевского военно-пехотного училища за 10 с половиной месяцев войны погибло 45 человек.

Послесловие, не имеющее отношения к Гурьевскому военному училищу.

Ладейщиковы – фамилия редкая. Мы с Урала, пермские, кунгурские. В первые месяцы войны погиб на фронте мой дядя Константин Николаевич, а 13 сентября 1943 года погиб дед Петр Иванович 1898 года рождения, рядовой 336-го пулемётного батальона.

Воевал и мой отец Фёдор Николаевич. Вернулся домой живой и невредимый. С орденами и даже с медалью «За отвагу», которой награждали рядовых и сержантов. Награда эта дополнялась выговором по партийной линии с занесением в учётную карточку. В конце 1944 года отец был в какой-то командировке и по возвращению на фронт, разыскал меня, чтобы повидаться. В подарок привёз пистолет «Парабеллум», цейсовский полевой бинокль и немецкий командирский компас. Он был майором, начальником политотдела тыла 6-й Армии. Однажды ехал с колонной грузовиков на передовую и как старший по званию оказался командиром этого отряда, состоящим из водителей и выздоровевших солдат. В пути случилось так, что немецкий парашютный десант из 10 человек опустился прямо на колонну грузовиков и началась перестрелка. Наших было много, не без потерь, но немцев перебили, а отец оказался в лесу один-на-один с немецким капитаном, командиром десанта. Они и «пуляли» друг в друга. Немец из автомата, отец из пистолета. Отец оказался удачливей, сначала ранил капитана, потом…

Когда отличившихся солдат представляли к наградам, отец попал в списки как рядовой, получил эту солдатскую награду и ею всегда гордился. А «при разборе полетов» тоже заслуженно получил партийный выговор за то, что не руководил боем, а действовал как боец-одиночка. Эти трофеи отец и привёз мне в подарок.

Компас по сей день хранится, как семейная реликвия. В войне погибли 366 Ладейщиковых.