Леви Александр Абрамович - Генеральная прокуратура Российской Федерации

Родился 18 апреля 1922 года в г. Москве. В 1940 году окончил среднюю школу и призван на службу в армию, служил в воинской части рядом с г. Брестом в качестве санинструктора, где и встретил Великую Отечественную войну.

После начала войны был ранен и захвачен в плен, откуда бежал и примкнул к отряду сопротивления на Белосточине (Польша). Летом 1944 года после освобождения Белоруссии направлен санитаром в стрелковый полк, на передовую, нередко под огнём противника выносил с поля боя раненых бойцов.

После демобилизации в 1945 году поступил на юрфак в МГУ и с 1950 по 1963 год работал адвокатом в Московской и Тульской областях. В 1963 году принят на работу во Всесоюзный институт криминалистики (ныне НИИ проблем укрепления законности и правопорядка) Прокуратуры СССР, где более 30 лет работал в качестве младшего, старшего и ведущего научного сотрудника. В январе 1997 года вышел на пенсию, но продолжил заниматься преподавательской деятельностью в Российском университете дружбы народов.

Старший советник юстиции, доктор юридических наук, профессор, Заслуженный юрист РСФСР, Почётный работник прокуратуры, за боевое и трудовое отличие награждён орденом Отечественной войны 1 степени, медалями «За отвагу», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «Ветеран прокуратуры», знаком отличия «За верность закону» 1 степени, неоднократно поощрялся приказами Генерального прокурора СССР.

Моя солдатская судьба

Войну я встретил ранним утром 22 июня 1941 года на границе с занятой немцами территории Польши, недалеко от Бреста.

Сразу же началось наше беспорядочное отступление. Временами оста­навливались, окапывались, потом двигались дальше. Никакой связи между воинскими частями не было, что делать никто толком не знал. Казалось, что планов на случай нападения Германии и перехода ее армий на нашу территорию не существовало. Во всяком случае, на нашем участке границы по реке Бугу никто из командиров не знал, куда двигаться и что делать. Лесами, полями неслись автомашины, тащились повозки, изредка трактора с пушками или пушки на лошадиной тяге, такие к началу войны еще имелись. Неслись и тащились нередко навстречу друг другу, одни к границе, другие от нее. Связи никакой. Так что неразбериха была страшная.

Наши воинские части оказались рассеянными, солдаты небольшими группками пробирались на восток. Шли наобум, по солнцу, так как ни карт, ни компаса не было. Немцы рыскали по лесам в поисках подобных групп, брали их в плен или уничтожали, если встречали сопротивление. Такая команда немцев ранним утром где-то под городом Волковысском наткнулась и на нашу группу. Мы пытались отстреливаться, но противник значительно превосходил нас. И здесь меня тяжело ранило в живот.

Как ни странно, но подбежавшие молодые солдаты меня не добили, а отвезли в расположенный неподалеку еще частично действовавший советский военный госпиталь, весь персонал которого и находившиеся в нем раненые уже находились в плену.

В госпитале меня сочли безнадежным, ничего делать не стали и, даже не сняв с носилок, оставили умирать в какой-то пустой комнате.

Предположения врачей не сбылись и каким-то чудом, со сквозным пуле­вым ранением живота, без операции, которая в таких случаях обязательна, я остался жив. Позднее врачи мне говорили, что такое встречается крайне редко.

Началось страшное для меня время пребывания в плену, а затем, после относительного выздоровления и удачного побега из лагеря, нелегального пребывания на оккупированной территории. Очень помогало мне участие в движении сопротивления на Белосточинне, члены которого считали меня своим и нередко давали довольно опасные задания.

Но мысль у меня все время была только одна, как вернуться в Армию. К сожалению, сделать это удалось только летом 1944 года во время наступления наших войск в Белоруссии.

После соответствующей проверки в "Смерше" меня направили в активно действовавший 624-й стрелковый полк 137-ой Бобруйской дивизии. Тогда находившиеся в плену - как и почему не разбирались - должны были кровью искупить свою "вину" на передовой. И я, бывший санинструктор, старшина, начал дальнейшую военную службу в качестве рядового санитара-носильщика. Это была адская работа, опаснейшая военная специальность, про которую сейчас почти никто ничего не знает.

Главная задача санитара-носильщика вынести раненого с поля боя или с нейтральной полосы. Существовал приказ Сталина, в котором говорилось, что если раненый пролежит более трех часов, то командир подразделения, в зоне которого это имело место, идет в штрафной батальон. Но в этом же приказе была шкала наград, за вынос раненых с поля боя, примерно как за боевые вылеты самолетов.

В книжке санитара-носильщика было напечатано, что за вынос пятнад­цати человек дают медаль "За отвагу", за двадцать пять человек-орден "Красная звезда", за пятьдесят человек - орден "Боевое Красное знамя" и за восемьдесят человек - орден "Ленина". Уже одно это говорит, сколь опасной считалась работа санитара-носильщика. Потому, когда читаешь, что какая-то санитарка вынесла с поля боя двести человек, то понимаешь, что это очередная журналистская ложь. Женщин санитаров-носильщиков на передовой вообще не было, даже мужчины санитары-носильщики работали, как правило, вдвоем, так как одному вытащить раненого физически очень трудно. И вытаскивали их обычно не на руках, а с помощью носилок с небольшими колесиками с одного конца. Эту носилку-коляску санитары, двигаясь ползком, по-пластунски, притаскивали к раненому, затем перекатывали его на носилку и опять же ползком вывозили в наиболее безопасное место. За войну я видел только одного санитара-носильщика, который «дожил» до ордена Ленина. Обычно они погибали или оказывались ранеными, не успев получить хоть малую часть обе­щанных наград.

Примерно месяца два я прослужил санитаром-носильщиком. И теперь, иногда задумываясь над тем, что же я сделал в жизни самоё главное, прихожу к выводу, - это то, что вынес с поля боя двадцать два тяжело раненых бойца. А это было ох как непросто.

Особенно хорошо помню одного молодого парня, который был совершенно недвижим, но жив, а я в этот раз работал без напарника. Место, где он лежал, простреливалось "кукушкой", так называли немецких солдат, оставляемых в скрытых местах после того, как основные силы отходили. Обычно они сидели на деревьях. Как я тогда остался жив и сохранил раненого, сам удивляюсь, ведь малейшее движение вызывало выстрелы, и пули пролетали где-то рядом. Спасло то, что я сумел затащить раненого на картофельное поле и тащил его между бороздами. Дотащил его до батальонного медпункта живым.

Вскоре меня опять ранило, но в госпиталь я не пошел, а поскольку ранее был санинструктором-старшиной, то меня забрали в санроту, поручив учет и транспортировку поступающих раненых. А когда ранили начальника полковой аптеки, который ведал всем медицинским снабжением, назначали на эту должность меня, используя при поступлении большого количества раненых, и в качестве фельдшера.

Работали на полковом медицинском пункте с большими трудностями. Не хватало самого необходимого, не только крови для переливаний, но и кровозамещающих жидкостей. Помню, как на снеговой воде готовил физиологический раствор, который затем примитивно стерилизовал на костре. Так же готовил раствор новокаина. Сколько потом осложнений, вероятно, наступало, можно только предполагать, но выбора не было. Не хватало шин для фиксации переломов, приходилось использовать подручные средства. Практически не было специального санитарного транспорта. Сколько раненых из-за этого не до­возили до медсанбата!

Много можно написать о времени, проведенном на фронте, а наш полк, очень редко отводили на отдых, во второй эшелон, так что случаев отпра­виться на тот свет было более чем достаточно, но об ужасах войны уже написано много, и потому повторяться не буду.

Всё же, какое самое страшное воспоминание осталось о войне? Это огромное количество трупов. Сначала оставленные на поле боя, а затем свезенные похоронной командой и складированные штабелями, как дрова. Причем очень часто эти огромные потери оказывались совершенно бессмысленными. Хорошо помню, как наш полк штурмовал разбитый сыроваренный завод в Восточной Пруссии, в подвалах которого засели немцы. Основные части уже давно ушли вперед, а мы окружили этот завод и пытались выбить оттуда противника. После нескольких дней безуспешных атак положили почти весь полк. А срочно брать этот укрепленный пункт и не следовало, так как засевшие там немцы развитию наступления не мешали. Но бесконечно шли приказы: "Взять!" Можно было оставить блокирующую группу, а остальным двигаться дальше.

А какое самое хорошее воспоминание о войне, если вообще может быть хорошее воспоминание об этом ужасе? Но все-таки было такое - это дух товарищества и взаимопомощи! Когда сегодня слышишь про "дедовщину" в армии, то вспоминаешь как раз обратное: "старики" учили молодых, стара­лись их сохранить. Когда я был санитаром-носильщиком, то мой напарник Миша Малащенко все время старался уберечь меня от опасных ситуаций, которые я по неопытности еще не ощущал. Только ему обязан тем, что вовремя окапывался, без нужды не высовывался, не лез, сломя голову, а выжидал благоприятного момента. Память о таких соратниках, по-настоящему замечательных людях, вот что хорошее осталось от тех лет.

И, конечно, главное, это то что, несмотря на всё трудности и потери, связанные с войной, мы победили и тем спасли мир от фашизма!

Конец войны застал меня под Кенигсбергом, во взятии которого принимал участие.

Осенью 1945 года меня демобилизовали и совершенно неожиданно признали полностью негодным в военной службе. Сказались ранения, на последствия которых на фронте не обращал внимания.

После демобилизации была только одна мысль - учиться и только на медика, но так сложилось, что стал юристом.

Многое из пережитого кажется невероятным везением. Как-то в воен­комате, когда запоздало вручали мне медаль "За отвагу", военком попросил зайти к нему поговорить. Его интересовало только одно. - "Как ты остался жив?" Честно говоря, сам этому удивляюсь. Видно такова была моя сол­датская судьба.